Когда поют деревья
Шрифт:
Аннализа скрестила руки на груди и повернулась к Томасу.
– Сестра что, шпионит на тебя? А я-то думала, мы с ней друзья. И чем тебе не угодил Элвис?
Он на секунду встретился с ней глазами и опять перевел взгляд на дорогу.
– Да всем угодил… просто это уже вчерашний день.
Аннализа откинулась в кресле.
– Да, угадал, я люблю ретро. Может, все дело в ностальгии – меня приучила к Элвису мама.
Аннализа мысленно вернулась в те дни, когда отец был на работе, а они с мамой наводили порядок и слушали His Hand in Mine и G. I. Blues.
Томас стал расспрашивать дальше, и девушка рассказала кое-что о своей семье, поделилась планами уехать из Пейтон-Миллза и стать художницей. Томас заслужил каплю расположения и откровенности, ведь на концерте он не только оправдал себя в глазах Аннализы, но даже спас ее, если уж говорить начистоту. И надо признать, с ним было не скучно разговаривать: похоже, он искренне интересовался ее жизнью.
– Всю жизнь я мечтаю стать профессиональной художницей, как и моя мама, – поделилась она. – Но ей пришлось отказаться от своей мечты и заниматься семьей и домом. – Аннализа не упомянула, что мама не смогла зарабатывать кистью и красками по вине отца. Это он заставил ее бросить работу и сидеть дома.
Ловко переключая передачи и выжимая педаль сцепления, Томас обогнал по соседней полосе неповоротливый грузовик.
– А мама рисовала так же хорошо, как и ты?
– Куда лучше, – заверила Аннализа, разглядывая его выразительный профиль. Томас и правда красавчик. – Мама напоминала Джеки. За что бы она ни бралась – все превращалось в чистое золото. Она читала журналы моды и сама шила наряды. Друзья упрашивали ее что-нибудь им сшить. А как она рисовала… – Аннализа замолчала, погрузившись в воспоминания.
Томас оглянулся, ожидая продолжения.
– Мама владела определенной техникой в написании натюрмортов. Это проявлялось в выборе композиции, красок, наложении теней. – Вспомнив слова Джеки Бертон о собственном голосе в искусстве, Аннализа добавила: – У нее был ярко выраженный стиль, который ни с чем не перепутаешь. А этого не так легко добиться.
– Не сомневаюсь, – ответил Томас. – Вот бы взглянуть на ее работы.
– У нас осталась всего пара картин, – с сожалением призналась Аннализа.
Ее вдруг накрыла тоска по матери, смешанная с удивлением – почему она так разоткровенничалась, да еще, можно сказать, с незнакомцем?
Аннализа потянулась к сетке за жвачкой и задела рукой Томаса, который как раз взялся за рычаг, переключая передачу. По руке словно пробежал электрический ток. Аннализа подняла глаза, и они с Томасом обменялись улыбками. Трудно было отрицать притяжение, возникшее между ними в замкнутом пространстве машины.
Не готовая к неожиданному ощущению близости, Аннализа посмотрела в окно и увидела справа дорожный знак, указывающий направление к Пейтон-Миллзу.
– А ты тоже рисуешь натюрморты?
Она покачала головой. Пора взять себя в руки, нечего распускать нюни.
– Нет, это совсем не мое. Как бы я ни любила маму, с натюрмортами
– А что тебе ближе?
– До сих пор не пойму, в том-то и загвоздка.
– Хоть я и не такой знаток живописи, как ты, но тоже не вижу ничего особенного в натюрмортах, – признался Томас и гнусавым голосом занудливого экскурсовода пробубнил: – Перед вами изображена ваза с фруктами. Оцените красоту этой картины!
Они дружно рассмеялись.
– Да, знаю. Натюрморты бывают скучными. Хотя мама знала к ним подход.
Томас обернулся и смотрел на Аннализу, пока они не встретились глазами.
– Выходит, ты сейчас в поиске? Ищешь, куда бы приложить таланты Аннализы Манкузо?
Ему не откажешь в проницательности.
– Поэтому я и хочу уехать отсюда. Взглянуть на мир хоть одним глазком… набраться впечатлений.
Томас вновь перестроился, обгоняя машину.
– Мне нравится ход твоих мыслей, – чуть дольше прежнего задержав на Аннализе взгляд, признал он. – Раньше я не встречал художников, особенно таких целеустремленных. Когда-нибудь ты многого добьешься. Я еще в музее заметил, как серьезно ты относишься к живописи, да и сейчас это видно из нашего разговора. В общем, я всеми руками за.
Ближе к Миллзу Аннализа начала расспрашивать Томаса. Он рассказал, что после Вестона надеется поступить в Стоматологический колледж при Нью-Йоркском университете, хотя отец настаивает, чтобы он в будущем пошел работать в семейную юридическую фирму.
– У меня нет ни малейшего желания заседать в суде с утра до вечера, – сказал Томас. Он так много смотрел на Аннализу, что она опасалась, как бы они не съехали с шоссе. – Тем более я не хочу работать с отцом и дедом – у обоих просто кошмарный характер. Только и делают, что спорят. Я думаю, отчасти потому отец и приходит домой такой злой. Кто угодно слетит с катушек, если будет всю жизнь защищать в суде преступников.
Аннализа то и дело невольно поглядывала на Томаса. Неужели он и вправду такой хороший парень, каким кажется?
– А твоя сестра не хочет работать в фирме?
Томас отчаянно замотал головой. Аннализа испугалась, как бы он не свернул себе шею.
– Не хочу вдаваться в подробности, но отец с сестрой не ладят друг с другом. Поэтому она ни за что на свете не станет у него работать. Если уж на то пошло, отец и не допустит в свою фирму женщину. «Барнс и Барнс» – это заведение только для мальчиков.
Аннализе стало тревожно за Эмму.
– Что все-таки происходит с твоей сестрой?
Томас остановился на перекрестке. Ехать оставалось всего несколько миль.
– Она начала хандрить, еще когда ей было десять или одиннадцать, а кое-какие семейные дела только все ухудшили. Да в придачу ее травят одноклассники – тоже мало хорошего. Ей просто по жизни не везет.
– А почему они ее травят? – спросила Аннализа. Почему людям неймется? После переезда в Миллз она и сама бы стала изгоем, если бы Нино не вступался на каждом шагу и не таскал ее повсюду с собой.