Когда поют деревья
Шрифт:
– Там видно будет, – отрезала Nonna.
– А это не тебе решать. Мне уже исполнится восемнадцать. – Аннализа смягчилась. – Но без твоего благословения мне придется тяжело. Может, я и вернусь, но сейчас мне точно надо уехать.
Nonna скрестила руки на груди и испепелила ее взглядом. Аннализа часто шутила, что, если Никсон всерьез хочет избавиться от коммунистов, пусть посылает во Вьетнам ее бабушку. Хорошо, что Аннализа не водила домой ухажеров – едва переступив порог, они бы сразу дали деру со страху.
– То есть ты поедешь в Портленд на свои
Аннализа уже больше года подрабатывала в магазинчике «У Гарри», раскладывая мороженое и взвешивая конфеты.
– И буду продавать рисунки всем, кто предложит хоть пару долларов. А если понадобится, поселюсь на заброшенном складе в старом порту.
– Только попробуй! – рявкнула Nonna, оживая, как солдат по сигналу боевой тревоги.
– Ты меня не остановишь, – не сдавалась Аннализа. – Я никому не дам себя удержать, как отец держал маму.
Nonna хлопнула по столешнице.
– Удержать? Да ты сама себя держишь, а все потому…
– Да почему же?
Варево в кастрюле едва бурлило, но Аннализе казалось, что она сама сейчас вскипит, как перегретый суп.
– …Потому что в тебе накопилось слишком много гнева, – закончила Nonna. – Пора оставить прошлое, Аннализа. Прошло уже больше двух лет. Долго мне еще терпеть твои выходки?
Аннализа и сама понимала, что потеря родителей сильно испортила ее характер, который и в детстве был далеко не сахар. Может, причина заключалась в том, что она Телец, и отчасти так сложились звезды. Наверное, повлияло все разом – итальянская кровь, день рождения в апреле, но прежде всего – несчастный и озлобленный отец, который по большому счету собственными руками свел ее любимую мать в могилу. Только бабушке от этого было не легче.
Может, они с бабулей потому и ругались, что были так похожи. Сходство бросалось в глаза, хотя Аннализа на две головы обогнала ее ростом. Когда гостям попадалась черно-белая фотография бабушки в Неаполе, сделанная в юности, они непременно замечали, как похожи их с внучкой большие карие глаза («Оставьте в покое мои глаза», – ворчала про себя Аннализа) и густые вьющиеся волосы. Но самое главное, они обе были упрямы, как и все жители Мэна.
Аннализа отступила назад, словно сдаваясь.
– Я и хочу расстаться с прошлым. Для того и уезжаю.
Nonna облокотилась о мойку.
– Одно дело – отпустить горе, другое дело – уехать. Зачем тебе Портленд? Чтобы найти себя, надо только обрести мир в душе.
– Мир? – замершая посреди кухни Аннализа горько усмехнулась. – И где же он – этот мир? Может, во Вьетнаме? – Было так обидно снова получить щелчок по носу, когда впереди наконец-то забрезжила надежда. – Нет никакого мира и никакого счастья. Иногда мне кажется, что и Бога тоже нет.
Nonna хлопнула по столешнице. В мойке зазвенели грязные тарелки.
– Не смей так говорить!
– А я говорю правду! – Аннализа уперлась руками в бока.
– Значит, Бог тебе нужен как никогда! – тоже подбоченившись, припечатала Nonna.
– Пусть приходит –
Всю жизнь она исправно молилась и ходила в церковь. После смерти родителей Бог ей изрядно задолжал.
Nonna схватила поварешку и сунула ее в кастрюлю с супом.
– Не только ты пережила потерю.
– Но только я осталась без родителей.
– Он был моим сыном, – напомнила Nonna, размешивая суп. – Я потеряла его, как и ты. А потом лишилась мужа, с которым прожила сорок четыре года. Не думай, что, кроме тебя, никто в семье не знает, что такое горе.
– Он был моим отцом! – крикнула ей в спину Аннализа.
– И моим сыном! – живо обернувшись, Nonna ударила себя ладонью в грудь. – Моим сыном!
Аннализа всем сердцем ощущала ее горе. Она понимала, что хочет сказать Nonna. Смерть Тони Манкузо стала потерей для всей семьи, ведь он был не только отцом, но и сыном, братом и кузеном. Первым ударом для Манкузо оказалась сгубившая его страсть к выпивке, а вторым – автокатастрофа.
Такой же потерей стала для всех смерть Селии, матери Аннализы. После свадьбы родителей Аннализы весь клан Манкузо надеялся, что умная и талантливая красавица Селия Руссо уведет Тони с кривой дорожки. В первые годы она и вправду справлялась, но потом победило виски.
Не выдержав, Аннализа повернулась к бабушке спиной и, обливаясь слезами, выбежала из кухни. Ворвавшись в свою комнату и в сердцах хлопнув дверью, она схватила тяжелый томик сочинений Микеланджело и швырнула его в угол. Книга опрокинула мольберт с незаконченной картиной, над которой Аннализа работала в последнее время. Девушка бросилась на кровать.
Сквозь тонкую стенку было слышно, как Nonna громыхает посудой, словно рассчитывая таким способом еще крепче вбить свою правоту Аннализе в голову.
Подтянув колени к груди, Аннализа уставилась на лавовую лампу на прикроватной тумбочке, надеясь, что неоново-зеленые шарики погасят кипящую в душе ярость. Ее миниатюрная бабуля всегда умела накалить страсти до предела. Она была просто вылитой свирепой итальянской none. Больше никто не умел с таким чувством произносить тирады, достойные Оскара, и так метко давить на чувство вины.
Несмотря на частые ссоры, Аннализа уважала бабушку за сильный характер и за то, что на ней держалась вся семья. Однако ей совершенно не хотелось стать на нее похожей. У Аннализы не было ни малейшего желания влачить существование нищей и вечно беременной домохозяйки, привязанной к кухне и отрезанной от всего мира. В их семье жизнь женщины была, можно сказать, предопределена с самого начала, и Аннализу не устраивал такой расклад.
Хотя Аннализа ненавидела отца, ей нравилось, что он сам вырвался из Миллза и пытался следовать за своей мечтой. Даже повредив спину и начав выпивать, он в какой-то момент сумел бросить, поступить в колледж и найти хорошо оплачиваемую работу в банке. К тому времени, как он встретил мать Аннализы, он вновь взлетел на гребне успеха, пусть и ненадолго.