Когда приходит Рождество
Шрифт:
Затем Уинтер как можно скорее схватился за край стола и выпрямился, стараясь устоять на ногах. Парочка книг под его рукой полетела вниз со стола, и Уинтер чуть не упал следом. Но он смог протиснуться в то небольшое пространство между столом и шкафом.
Русский уже приходил в себя. Он потянулся одной рукой к столу, а другой – к подоконнику, чтобы как-то подняться с пола. Кровь текла по его лицу, напоминая маску, через которую виднелись белые глаза и зубы.
Уинтер спотыкался возле стола. Идти по разбросанным бумагам и книгам скользко и ненадежно. А русский уже почти поднялся на ноги, готовый снова напасть.
Уинтер обошел стол и стал отчаянно
Русский зарычал, поднявшись. Он сбросил компьютер и кинулся на стол, чтобы достать Уинтера, глядя на него большими белыми глазами, выделяющимися на потемневшем от запекшейся крови лице.
Но он не успел. Уинтер нашел пистолет в углу комнаты, прямо под крючком для одежды. Он ринулся к нему. Русский потянулся, схватил Уинтера за руку, но тот вырвался, опустился на колено и забрал “скорпион”.
Русский перелез через стол и опустился на пол с другой стороны. Он быстро поднялся на колени, но Уинтер уже стоял над ним, направляя пистолет ему в голову. Русский застыл на месте.
– Твое имя? – спросил Уинтер, затаив дыхание.
Громила не ответил. Он просто стоял на коленях, тяжело дыша.
– Что, думаешь, я не убью тебя?
– Не убьешь, – ответил русский.
Уинтер рассмеялся.
Русский, видимо, передумал, а потому сказал:
– Попов.
– Ты работаешь на Облонского?
– Работал.
– А сейчас что?
– А сейчас я в Чикаго.
– Где Брэндон Райт?
– Не знаю.
– Врешь. Где он?
– Я. Не. Знаю.
Уинтер пригрозил ему пистолетом, но вдруг понял, что громила-то прав: Уинтер не собирается убивать его. По крайней мере, не так хладнокровно, как сейчас. Это не значит, что он не способен на это. Еще как способен. Он и хуже поступал. Но не сейчас.
Попов, кажется, прочитал его мысли. Потому что несмотря на размазанную по всему лицу кровь, он улыбался. И начал понемногу подниматься на ноги.
Уинтер не стал его останавливать. Да и какой смысл угрожать, если они оба знали, что без крайней необходимости стрелять он не будет? Он подумал, что мог бы сказать, что вызовет полицию. И действительно позвонить им. Но нет, этого делать он тоже не будет. Точно не сейчас, ведь он только начал докапываться до правды. И меньше всего он хочет, чтобы вмешивалась полиция.
Поэтому Уинтер просто прижал к себе пистолет, так хоть подальше от рук громилы.
Попов стоял на месте. Он вытер губы рукой, а затем вытер руку о свое черное кожаное пальто. Они стояли и смотрели друг на друга. И все еще тяжело дышали.
– Тогда зачем ты пришел сюда? – спросил Уинтер.
Попов презрительно выдохнул, и кровь потекла из уголка губ. Он развернулся и тяжело побрел к двери.
– Хотя бы скажи, почему ты пытался убить меня? – бросил вслед Уинтер.
Попов открыл дверь. Замер. И затем глянул на Уинтера.
– Ты работаешь на человека, который убил Аню, так ведь?
– Я работаю на его адвоката, – ответил Уинтер.
– Завязывай с этим, – сказал Попов.
И он вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Часть 3
Элементарная вещь
В то Рождество мы узнали, что мать Шарлотты похоронена на кладбище в Джениве. Это было последнее Рождество, которое я с ней провел. Последнее Рождество в доме Мии. В каком-то смысле это было мое последнее Рождество вообще. Ведь после этого Шарлотта уехала, и, как я понял, она забрала праздник с собой.
Но
Даже когда я просто болтался возле рождественской елки, снова и снова прокручивая этот момент в голове, в мое мальчишеское сознание стало проникать понимание, что в этом году в этом доме происходит нечто ужасное. Шарлотта и ее отец Альберт как-то умудрились поссориться. Они не ругались, ничего подобного не было, ну, по крайней мере, я этого не видел. Они просто обходили друг друга стороной, словно настороженные коты. Странно то, что Шарлотта вообще-то обожала своего отца, особенно когда была младше. Она обожала крутиться возле него, поддразнивать в своей торжественной манере, приносить ему кофе по утрам и пиво – по вечерам. Но в этом году все было совсем иначе. Раз или даже два я через приоткрытую дверь видел ее на кухне или в комнате – она сидела одна и, кажется, плакала. А это, опять же, ей не свойственно.
И вот я об этом все думаю и понимаю, что тогда я и обнаружил эту свою особенность, о которой я вам рассказывал. Она иногда включается, когда я сталкиваюсь с какой-нибудь загадкой. Помню: канун Рождества, я готовлюсь спать. Сижу я на краю кровати, раздеваюсь, снимаю носки. И вдруг понимаю, что просто сижу и ничего не делаю, просто смотрю куда-то в пустоту, держа один носок в руке. И не то чтобы я прямо размышлял о чем-то – картинка с фигурками, которые выстроились вокруг меня, сама сложилась у меня в голове: история Альберта про убитую девушку, Аделину Вебер, книга Шарлотты про Восточную Германию, кладбище за домиком в Джениве, могила матери Шарлотты. Нет, я не сразу все понял. Это не так работает. Просто тогда я вышел на новый уровень понимания. Я чувствовал, что все сходится, и, если я попытаюсь, то смогу все понять. Но вместо этого я стал вспоминать выражение лица Шарлотты после поцелуя. Этот взгляд, в котором я читал: “Не сейчас, может, потом”.
Праздники подошли к концу, и я вернулся в город – к своим репетиторам и двум светским львам, которые едва ли понимали, что они мои родители. Шарлотта с тех пор больше не приезжала. И я больше ее не видел. Думаю, по некоторым причинам я ее и не хотел видеть. Одна из причин – это разваливающийся брак родителей, из-за этого дома было не так радостно. Но в целом я просто не хотел, чтобы между нами случилось что-то, что могло бы перечеркнуть обещание нашего поцелуя.
Осенью она поехала учиться. Маленький гуманитарный колледж в Индиане. Недалеко, как я и говорил, ехать-то всего несколько часов. Но когда я писал ей на почту – простое дружелюбное сообщение со словами “привет, как дела?”, – она не отвечала. И в то Рождество она не вернулась домой, а меня не пригласили к Мие.