Когда расцветут гладиолусы
Шрифт:
Он смотрел на ее сияющее лицо.
– У тебя редкое имя.
– Да нет, оно коренное, старославянское. Еще иногда меня называют Милана, реже – Милада…
Мимо проплыли неугомонные туристы на каяках, продолжая свой водный поход. Всполошились пешие чайки. Матовые сосны, зажатые в скалах, постанывали, и зацвел вторично безвременник осенний.
– Завтра доспевает виноград. Приходи с самого утра.
Виноградники, полные розовых, белых, бледно-зеленых, синих и практически черных восковых ягод, тяжело дышали. Ближе к земле росла курчавая петрушка. Уже
Милена водила его между кустами, показывая сорта…
– А это сорт Черная магия. Он ранний, созревает в середине августа. Ягоды хрустящие, плотные, насыщенного черничного цвета, и я по одной добавляю в вино – для волшебства. Он может выдержать до двадцати четырех градусов мороза, и ему не страшны никакие вредители: ни серая гниль, ни оидиум.
Глебу казалось, что он смотрит какой-то романтический фильм. Он тогда еще не знал, что это тоже жизнь, только немного другая. Она бегала и трогала листья. Они шуршали, словно пальмовые веера.
– Это поднимает настроение.
На ограде была нарисована виноградная гроздь. Он заинтересованно посмотрел.
– Так делали в древнем Риме, чтобы сад лучше плодоносил.
– А что еще делали в древнем Риме?
– Носили девять дней девять виноградных листьев.
– И что будет?
– А будет сюрприз.
Милена подняла чуть выше юбку, оголив загорелое упругое бедро. К нему была привязана сморщенная зелень, напоминающая мятую тафту.
– Сегодня как раз эти девять дней истекают. И приехал ты…
Они вместе собирали виноград, дождавшись ухода росы. Внутри ягод уже стали коричневыми косточки, подчеркивая зрелость. Она учила его правильно срезать гроздья секатором, не прикасаясь к плодам, чтобы не повредить восковой налет. Часть решили хранить в парафине, а часть использовать на вино.
– Снимай обувь.
Милена принесла таз с водой, которая стояла на улице с вечера и зарядилась лунным светом. Она была теплой.
– Мы будем давить вино ногами?
– Уважающие себя виноделы давят виноград только ногами. Так мы не сможем повредить косточки, дающие горечь, и винный букет будет намного лучше.
Она опустилась на колени у его ног. Стала мыть стопы, затрагивая все активные точки. А когда ноги были сполоснуты и насухо вытерты, Глебу показалось, что он чувствует ими движение многолетних трав и мягкость кашемировых солнечных лучей.
Они стали в деревянные бочки. Послышался треск лопнувших ягод. Красный сок забрызгал щиколотки.
– Чувствуешь?
– Что?
– Как уходит волнение, и как ты становишься единым целым с вином?
– Кажется, да.
У Глеба было ощущение, что он бежит по мокрому песку.
– Процесс брожения ускоряется от человеческого тепла. Машина это не сможет повторить.
Пахло ранней осенью. Милена двигалась так, словно танцевала ритуальный танец.
– Раньше люди выстраивались по шесть-восемь человек, клали руки на плечи друг другу и ходили взад-вперед под музыку флейты…
Глеб, разнеженный голосом Милены и запахами земляники, ананаса и черной смородины, идущих от спелых гроздьев, спросил:
– А как здесь выглядит октябрь?
Милена засмеялась. Эхом подхватили холмы.
– Краснеют листья и становятся, как кораллы. Зацветают крокусы. Сасык-Сиваш превращается в ярко-розовый, и в нем начинают добывать соль.
Глеб посмотрел на сухую землю с острыми углами.
– Мила, а почему ты не носишь обувь?
Она чуть задумалась и ответила, что ей нужно чувствовать землю. Залежи яшмы, родонита и гороховой руды.
К ней подбежали веселые соседские собаки с пыльной шерстью и сильными лапами.
– Бегите к себе. Слышите? Поиграем позже.
Собаки вильнули хвостами и побежали за сарай.
– А знаешь, что для одной бутылки вина требуется ровно шестьсот ягод?
– Не может быть!
– Точно тебе говорю.
И потом, когда он прикоснулся к ее губам, напитанным за многие годы соком, когда ее обворожительная грудь стала неприкрытой, когда он понял, что нет мягче ложа, чем теплая крымская земля, и что он желает эту женщину, как ни одну другую – она успела ему шепнуть:
– В легендах все перепутали. Не яблоко было плодом искушения, а виноградная лоза…
После этого виноградного уикенда Глеб позвал Милу к себе. Жить.
Киев, по традиции, его отрезвил. В него никак не вписывалась ее крымская магия. Глебу опять стало казаться, что она здесь не уживется и что ее место там – среди самого большого тюльпанного поля, в котором выделяется Верона с тридцатью шестью лепестками. Среди лаванды, уменьшающей гравитацию, и перекати-поля. А в большом городе свой порядок: слишком быстрый транспорт с безжалостным прессом колес, озабоченные лица женщин в пиджаках и строгих офисных блузках. Что здесь не может прыгать солнце, как мяч, и нельзя лежать на траве, щупая ее лопатками. И вино здесь лишено игривости. Оно разливается в правильные бокалы и пьется во время делового ужина согласно этикету: красное – к мясу, белое – к рыбе, сладкое – к десерту.
Переезд дался очень сложно. Глеб сидел спиной к двери кладовки, не в силах смотреть, как она расставляет свои туфли. Он физически не мог этого выдержать. Его убивал шелест упаковочной бумаги, ее болтовня и огромные глаза, как у любопытной стрекозы. Вдруг стало очень страшно, и вернулись прежние сомнения, что он не готов. Что все случилось слишком рано. Что поздно для любви. Милена почувствовала его напряжение, но продолжала развешивать эластичные трикотажные платья. А потом затаилась. Стала невидимой. Молчала несколько дней, сонастраиваясь с ним, его ритмом и его домом. Все размышляла, как безболезненно и незаметно просочиться в стены, не переставив даже фоторамку из каленого стекла и не зацепив полку с книгами, пластинками и в беспорядке сложенными бумагами. Не поменяв местами кофейный сервиз с чайным. Не перепутав запах и цвет постельного белья.