Когда сливаются реки
Шрифт:
Казюк не верил своим глазам и ушам. Это была не та Аделя, какую он знал.
— Что ты говоришь? Кто тебя подменил? Скажи!
— Жизнь! — быстро ответила девушка.
— Ты, может быть, готова выдать меня? — зло спросил Казюк и поднял автомат.
Каетан Гумовский с неожиданным для него проворством ударил Клышевского темным волосатым кулаком в грудь, и ухватился за приклад автомата.
— Ты кому угрожаешь?..
И они сцепились вдвоем. Мать спряталась в боковушку, закрыв ладонями уши, прижавшись к стене. Более широкий в плечах, сохранивший изрядный запас сил, Каетан
— Я тебе покажу, разбойник! — грозился Гумовский.
И все же худому, увертливому Казюку удалось выскользнуть из рук Каетана и удержать оружие.
— Перестреляю гадов! — закричал он, нацеливаясь автоматом.
Прямо перед ним встала Аделя и угрожающе подняла руку:
— Казюк!
Этот окрик привел его в чувство. Он обмяк, опустил автомат.
— Казюк! — еще раз повторила она. — Не горячись. С кем воевать пришел? Садись! Надо спокойно подумать.
Клышевский подчинился, но оружия из рук не выпускал и все время не сводил глаз с Каетана Гумовского, который тяжело дышал и что-то ворчал.
— Ты не должен приходить к нам, Казюк, — говорила между тем Аделя. — Ты можешь погубить нас всех.
— Ты меня не любишь, Аделька? И тебе не жалко меня? — настаивал он.
— Что из того — жалко или не жалко?
— Так вот что я тебе скажу, Аделя, — повысил голос Казюк, и осунувшееся лицо его налилось кровью, а руки нервно сжали приклад автомата, — вот что я тебе скажу: если вы отказываетесь от меня, я сделаю так, что конец будет всем сразу. Вам, сидя в тепле, можно шутить, а я свое отшутил. И на тот свет мне одному отправляться скучно, очень уж я люблю дядю Каетана и тебя...
Гумовский почувствовал угрозу в словах Клышевского. Он вздрогнул, понял, что пошел, как говорится, не с той ноги, и попытался загладить ошибку.
— А ты сделай так, — как можно спокойнее сказал он, подойдя к Казюку, — чтобы и тебе и нам хорошо было. Уйди отсюда куда-нибудь подальше, ну, в Литву или в Латвию.
Аделя решила поддержать отца и запугать Казюка:
— Насколько я знаю, тебя ищут.
— Откуда ты знаешь?
— Тут и дурак увидит, когда милиционеры кругом шныряют.
— Никуда я не пойду, — решительно заявил Клышевский. — Кто меня там спрячет, кусок хлеба даст?
— А если и я не дам? — снова вспыхнул Гумовский.
— Раз так, — вскочил Казюк, — я сейчас выбегу во двор и пущу очередь из автомата. Пусть горит ваша Малиновка, да и вы с ней вместе. А сам — в лес. Словят так словят... Мне все равно погибать! — И Казюк поспешил в сени.
— Казюк! — испуганно крикнула Аделя, и он остановился. — Вернись! Мы сейчас дадим тебе все, что надо, а ты успокойся, подумай о том, что я тебе сказала.
— И чего ты вмешиваешься? — зарычал на Аделю Гумовский.
— Так надо, отец, — властно сказала она, и Каетан утих.
Аделя побежала в амбар, а Каетан и Казюк сидели в разных углах хаты и, как волки, поблескивали глазами один на другого. Говорить им было не о чем — все, что их связывало, рухнуло, осталось только то, что их разъединяло. И если прежде у них была хоть видимость общего дела, теперь исчезла и она,
— Вот тебе, возьми на здоровье, — тихо сказала она и положила ему в сумку брус сала, большой кусок окорока, горшочек масла, несколько сухих сыров и две буханки хлеба. Казюк завязал сумку, перекинул ее за плечо и, не сказав даже спасибо, молча направился к дверям.
— Так ты подумай, что мы тебе говорили! — крикнула ему вслед Аделя.
— Ничего, на том свете встретимся! — погрозил Казюк уже из сеней и пропал во мраке.
— Вот гад так гад! — схватился за голову Каетан Гумовский.
Со стороны могло показаться, что все это время Аделя сохраняла спокойствие. На самом деле она так переволновалась, что никак не могла прийти в себя. У нее была в самом деле сильная воля, и она считала, что поступила правильно, но даже теперь, когда все миновало, она дрожала, никак не могла побороть овладевший ею страх. Погасив лампу в боковушке, Аделя быстро разделась и укрылась двумя толстыми одеялами, но дрожь не проходила. И если раньше она засыпала с мыслями о Казюке, приятными и волнующими, теперь ничего этого не было. «Если бы не страх, так, может быть, и голодного прогнала бы». И одновременно ей вспоминался Алесь, каким она видела его в последний раз. Казалось, идет он все ближе и ближе к ней и вот остановился возле кровати. Аделя так ярко, так отчетливо представила это, что невольно подвинулась к стене, словно освобождая место...
Каетан и вовсе не ложился спать в эту ночь. Одевшись потеплее, до самого рассвета ходил вокруг своей усадьбы. Обошел сарай, амбар, баню на опушке леса, оглядев всюду, не притаился ли где-нибудь Казюк. Немало страха натерпелся он при этом. Когда открывал дверь из предбанника в баню, не попадал зуб на зуб: «Еще пальнет со злости, и каюк». Казюка нигде не было. И все-таки, опасаясь, что тот может вернуться и отомстить, он продолжал ходить от амбара до гумна, от сарая до хаты. Винцент с удивлением смотрел на отца, но, ни о чем не спрашивая, по-прежнему кружил по своим стежкам. Только бормотанье, ставшее почти непрерывным, свидетельствовало, что волнение отца передалось и ему. Когда стало уже совсем светло, усталый Каетан протиснулся в хату, не раздеваясь, лег и заснул на лавке, сунув под голову влажный кожух.
Утром отец и дочь обсудили, как быть дальше. Решили, что надо молчать, а встречи с Казюком прекратить. Если его поймают, можно будет и отвертеться: «Не знаем, ничего не знаем. Брешет, гад... Других понапрасну хочет загубить!»
Однако вчерашние угрозы Клышевского не давали покоя Каетану. Боязно было даже в собственной хате, которая всю жизнь представлялась самым надежным убежищем от всех бед и напастей, хотелось быть поближе к другим людям, хотелось знать, что они думают, чем дышат... Каетан был уверен, что он по одним глазам определит, как относятся к нему долговцы. Нужно было и получше разузнать — в самом ли деле ищут Казюка? Тогда надо немедленно и любыми средствами искать спасения...