Когда спящий проснется. Медики шутят

– Доктор, чем вы глистов лечите?

– А они у меня не болеют.

(медицинский юмор)

Как многие мужчины маленького роста Сергей Александрович Патрацкий чрезвычайно самолюбив и амбициозен. Прозвище у Сергея Александровича – Наполеон. Рост

его не выше метра шестидесяти, а любимое выражение, когда общался с подчиненными по бригаде: «Я – врач! А вы – фельдшер». Вроде – всяк сверчок, знай свой шесток.

Но все по инструкции из «Должностных обязанностей сотрудников Станции Скорой и Неотложной Медицинской Помощи г. Москвы».

Конфликтность Наполеона – эталон для медицинского психолога. Скандалить доктор начинал с первого слова общения. Особенно, если напарник или напарница хоть на сантиметр оказывался выше его лысеющей, покрытой редким седым волосом макушки. Патрацкому, несмотря на рост, удавалось как-то «смотреть свысока» даже на гигантов.

Среди ста шестидесяти сотрудников на подстанции работали два друга-фельдшера Саня Купцов и Гоша Короедов, которых за глаза называли «Двое-из-ларца».

Патрацкий устроился на скорую еще в начале 70-х, а эта парочка пришла в конце 78-го сразу после демобилизации из армии. Оба служили в десанте и легко нашли общий язык.

Двухметровые фельдшера – большие любители пива и молоденьких фельдшериц, жизнерадостные флегматики. На их гранитной безмятежности лицах не отражалось иных эмоций, кроме радостного ощущения легкости жизни. Глядя на них, читатель может припомнить изречение Эразма Роттердамского из повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу»: «Счастливей всех шуты, дураки, сущеглупые и нерадивые, ибо укоров совести они не знают, призраков и прочей нежити не страшатся, боязнью грядущих бедствий не терзаются, надеждой будущих благ не обольщаются.»

«Двое из ларца» действительно были счастливы всегда. Пока не поработали с Наполеоном.

О Патрацком они знали теоретически. Виделись. Здоровались. Но работать вместе им не доводилось.

И вот, однажды, бригада сложилась волею старшего фельдшера – Наполеон и Двое-из-ларца. Три мужика, а с водителем – четыре! Факт невероятный и крайне редкий.

Что должны были натворить Саша с Гошей, чтобы начальство, презрев все доводы рассудка и непременную объективность того, что всякая женщина медик, по возможности должна работать вместе медиком-мужчиной – вдруг объединить в одной бригаде сразу трех мужчин? Полагаю, что-то очень серьезное. Достаточно серьезное, чтобы не простить, но недостаточно, чтобы уволить.

Надо сказать, что увидав себя в подчинении у Патрацкого, Двое-из-ларца вломились к старшему фельдшеру и принялись каяться и умолять избавить от этого дежурства. Они обещали, что больше никогда и предлагали выкрасить забор, или еще как-то бескорыстно отработать. И старший фельдшер, назначивший друзей в бригаду к Патрацкому, сжалился:

– Отработаете сутки, а там посмотрим.

Осчастливленные Двое-из-ларца вышли из кабинета, уверенные, что уж сутки они выдержат. Это ничего. Это можно потерпеть.

Наивные.

Чтобы

довести напарника до истерики Патрацкому хватало и часа.

Он наслаждался властью, не стесняясь, откровенно и злобно, не уставая демонстрировать свое превосходство над «тупыми санитарами» на каждом вызове, намеренно ставя фельдшеров в дурацкое положение и высмеивая перед пациентами и родственниками.

– Сколько раз вам можно говорить, – возмущался Наполеон, – что носилки надо брать на вызов сразу, а не бегать за ними потом! Мы теряем драгоценные минуты!

Пока Двое-из-ларца вдвоем перли больного по лестнице, Патрацкий, обмахиваясь карточкой, шел впереди как «Чапаев на лихом коне» и гундел, что таким долдонам даже носилки нельзя доверять, если на них лежит больной, а не груда кирпича. Потому что непременно уронят и еще что-нибудь сломают!

Чего скрывать, что родственники и пациенты непременно соглашались с доктором, сочувствовали ему и строго смотрели на фельдшеров, которых принимали за туповатых санитаров.

В течение дня в бригаде зрел конфликт. Все чаще раздавалось Наполеоново:

– Я – врач! А вы – фельдшера! Делайте, как я сказал!

Двое-из-ларца, которым амбиции доктора типа «замесить и нарубить!» уже в печенках засели, мечтали только об одном, дождаться вечера и, в пересменок разлететься по другим бригадам. Однако, в шесть вечера один другому трагически сообщил,

– Мы с ним будем до утра.

У доктора Патрацкого была еще одна скверная особенность – двигательный невроз. Сидя на стуле, он постоянно подпрыгивал, перебирал руками пуговицы на халате, трогал нос, сделав пальцы граблями, приглаживал остатки волос, смотрел на часы, сплевывал, шмыгал носом, хмыкал, подмигивал и, обращаясь к собеседнику, тыкал ему пальцем в грудь. А когда злился, бил кулаком в мебель. Чем сильнее уставал доктор, чем больше всяких хаотичных движений совершал. Не двигался он только когда спал, хотя, как мне рассказывали, носом он шевелил даже во сне.

Весь день Купцов и Короедов мечтали завалить к бочке с квасом, однако, когда один предложил тормознуть и выпить по кружечке, возвращаясь с вызова на подстанцию, а второй поддержал – гадкий Наполеон отрезал:

– Не положено! Завтра напьетесь! Привыкайте терпеть!

И ребятам ничего не оставалось, как терпеть до конца дежурства.

Они по очереди вскипали и успокаивали друг друга. Аргумент был веский – убить доктора нельзя, он вписан в бригаду, а с калекой работать трудно. Вот и приходилось терпеть.

В четыре утра, пришел вызов – «белая горячка» с большущим знаком вопроса. Оно может быть, кому-нибудь и покажется странным, но если звонят на 03, то выезжает обычная бригада скорой, а потом уже на себя вызывает психиатров.

Если сами справиться не могут.

Диспетчер, недолго думая, поднимает бригаду Наполеона. Не посылать же девчонок к психу?

На квартире перепуганная женщина и ее небритый запойный муж, словивший «белочку» и гонявшийся за ней с ножкой от стола, видимо, принимая за главную ведьму, напустившую на него чертей и вызвавшую страшные голоса в разгоряченном мозгу.