Когда тают льды. Песнь о Сибранде
Шрифт:
– Деметра, – позвал я, вглядываясь в бледное лицо, – проснись.
Кажется, я повторил так несколько раз, не оставляя попыток влить в непослушные, плотно сомкнутые губы своё лекарство. Мало-помалу мне это удалось: на какой-то миг колдунья очнулась, признала меня и сделала глоток. Затем вновь лишилась чувств. Ещё какое-то время я размышлял над тем, что делать: оставлять дочь Сильнейшего одну, в незапертых покоях, отчего-то совершенно не хотелось. Деметра не на шутку испугалась, осознав, что не затворила дверей; а уж она знала собственную гильдию
Чего я понять не мог, так это то, почему госпожа Инара осталась одна в своей болезни и слабости. Не зашёл вечером ни один друг, не поинтересовался здоровьем дочери мэтр Дамиан…
Кресло себе я приносить не стал: большое, которое стояло у письменного стола, не влезло бы в узкую дверцу – я сам в неё с трудом протиснулся – а маленьких я опасался: сломаю ненароком. Поэтому улёгся прямо на полу, у кровати бруттской колдуньи, на вылинявшей – давно заменить пора – медвежьей шкуре, как хозяйский пёс, которого в лютую непогоду пустили в дом.
Перед тем, как прикрыть глаза, протёр влажный лоб беспокойной женщины тряпицей, вслушался во всё ещё хриплое дыхание, попытался разобрать невнятные слова, которые то и дело срывались с сухих губ. Не разобрал; не сильно и старался – ни к чему мне чужие тайны, своих мыслей хватает. Скоро я заснул; сам не понял, как так случилось – собирался ведь всю ночь сторожить.
Впрочем, ещё до рассвета меня разбудили: почувствовал на себе чью-то маленькую ступню, тотчас вскинулся, насмерть перепугав проснувшуюся в темноте Деметру. Колдунья хлопнула в ладони резче, чем требовалось – и магический шар сорвался с пальцев, полыхнув ярким, режущим зеленоватым светом.
– Сибранд! – выдохнула она поражённо. – Ты!..
– Я, – ответил, поднимаясь с пола. – Сейчас уйду. Двери только закрой: одна ведь останешься.
Деметра двумя руками пригладила спутанные после сна волосы, притянула к себе меховое одеяло, разглядывая меня снизу вверх. Выглядела бруттская колдунья получше: дыхание выровнялось, болезненный пот больше не пробивался на посвежевшей коже.
– Там, у камина – ещё отвар. Выпей утром, если почувствуешь слабость.
Колдунья наконец отошла ото сна. Усмехнулась вымученно-благодарно:
– Начальник перед подчинёнными должен казаться несгибаемым, – припомнила она.
Я улыбнулся.
Госпожа Иннара провожала меня прямо в ночной рубашке, перехватив распахнутый ворот у горла, и я подумал, что впервые ухожу от молодой женщины посреди ночи, как…
Дальше мысль обрывалась, потому что подумать о дочери Сильнейшего непристойно я не мог.
– Спасибо, Сибранд, – поблагодарила на прощание. – О своём обещании помню и помогу, только… время…
Время не щадило не только задёрганную неофициальную главу стонгардской гильдии магов – время беспощадно забирало надежду у моего младшего сына. Однако я ничего не сказал. Тронул лоб двумя пальцами, как это принято было в Арретиум Артаксарте, и начал спуск по бесконечной каменной лестнице. Дверь за мной мягко затворилась, в замке
Я возвращался в отведённую мне келью со странными, противоречивыми и суматошными мыслями. Я раздражался, что не получится – уже точно – осилить нужные мне знания за один день; беспокоился, что не сумею достойно пройти предстоящую мне трудную стезю тёмных искусств, тревожился из-за заповедей Великого Духа, который предостерегал от увлечения магией, вспоминал о доме, где теперь, должно быть, спят крепким сном по крайней мере трое из моих сыновей, и где беспокойно ворочается младший; думал о бруттской колдунье, которая осталась в своём теперь уже холодном – все дрова давно прогорели – кабинете совсем одна…
Недоумевал, отчего всё ещё продолжаю думать о ней, когда нас с нею ничего больше не связывало и связать не могло.
У последних ступеней я замер, вслушиваясь в безжизненную тишину главной башни: в обширный зал вело несколько лестниц, и мне почудилось движение на одной из них. Годами выверенное чутьё не подвело: несколько мгновений, и из прохода бесшумной поступью выскользнула тёмная фигура. Я стоял недалеко, и лишь беспроглядная мгла укрывала меня от другого полуночника – которого я признал тотчас, как тот поравнялся со мной. Знакомый посох в руке развеял последние сомнения, и я шагнул из лестничной ниши навстречу.
– Тёмный и его полчища! – подскочил от неожиданности молодой брутт, вскидывая руку с заплясавшими на пальцах электрическими разрядами. – Как же ты меня напугал, стонгардец! Ты что тут делаешь?!
– Я могу спросить о том же, – помедлив, отозвался я.
Люсьен бросил взгляд мне за спину, в наверняка знакомый ему коридор, хмыкнул и расслабился, опуская руку.
– Тоже ночью по бабам шастаешь, – сделал вывод колдун. – Я вот после бурного действа подустал, вздремнуть хочу в своей келье… чего и тебе советую!
Я не отозвался: мне чужие дела без интересу. Однако Люсьен после небольшого потрясения явно расположился поговорить: подстроился под мой шаг, так что наружу, в ледяные объятия весенней ночи, мы вышли вместе.
– Метель стихла, – констатировал брутт, вдыхая всей грудью колючий воздух. – Сил уже нет смотреть на это стонгардское уныние! Придёт весна, женщины подобреют, еды прибавится – совсем хорошо станет! А у тебя какие планы, дикарь?
«Дикаря» я ему спустил: такие, как Люсьен, языком мелют без всякой задней мысли, так что и обижаться я поленился.
– Учиться.
– А-а-а, – покивал брутт не то с насмешкой, не то с недоверием. Помолчал немного, пока мы проходили запущенный зимний сад, затем будто вскользь поинтересовался, – прямо в таком виде?
Я резко остановился; Люсьен пролетел на несколько шагов вперёд.
– Что не так?
Выходит, это неправда, что я вовсе не честолюбив: всё же задели меня острые взгляды и язвительные фразы юных друзей Эллаэнис! Да и… другая причина, возможно, имелась, которую я пока что выразить словами не мог.