Когда ты вернешься ко мне
Шрифт:
– Как его звали?
– Сайлас. Его звали Сайлас.
– Ты все еще общаешься с ним?
– Нет.
– Почему нет? Вы потеряли связь? Как его фамилия?
– Это неважно.
Еще как важно. Чертовски важно, но как бы сильно мне ни хотелось, чтобы Майло почувствовал себя лучше, Сайлас Марш оставался под запретом. Если бы я слишком много о нем рассказывал, тогда он бы перестал быть моим. Он существовал в основном в моих дневниках. Историях. Бесконечных записях, в которых я пытался очиститься от Аляски, пока руку не сводило
Но всегда оставалось, о чем еще написать.
Мои родители отправили меня на Аляску во имя «исправления» своего неправильного сына, но это почти разрушило мою и без того робкую надежду на здравомыслие. Они поняли свою ошибку в тот момент, когда я вернулся, весь избитый и в истерике. Год в Лечебнице дю лак Леман – это их попытка все исправить, но было уже слишком поздно. Произошедшее на Аляске надежно впечаталось в мой мозг. В каждую клетку и косточку. Холод, который никогда меня не отпустит.
Я крепче сжал Майло.
– Нам было запрещено прикасаться друг к другу, но Сайлас все равно лег рядом, чтобы попытаться меня согреть. Это случилось лишь однажды, но он спас мне жизнь.
И я никогда не говорил ему об этом. Хотя стоило сказать…
– Почему только однажды? – спросил Майло.
– Нас застукали. И избили до полусмерти. В основном его. Они избили его до беспамятства…
Меня снова пробрала дрожь, и я зажмурился под натиском воспоминаний: ветхая хижина и дюжина мальчиков, съежившихся под тонкими одеялами. Сайласа – большого и высокого золотоволосого Адониса – оттаскивают от меня, санитары ругают его за грех утешения другого человека.
– Сайлас говорил тебе, что с тобой все будет в порядке?
– Нет, – ответил я. – Это было бы ложью. Мы не лгали друг другу на Аляске. Она сильно отличалась от этого места. Здесь нас обеспечивают хорошей едой и физическими упражнениями и не говорят, что ты ничего не стоишь и должен измениться. Вместо этого нас пытаются сделать лучше.
– Ты лучше не стал, так как же тебя отпустят?
– Я чувствую, что заведению больше нечего мне предложить.
– Ты не можешь так говорить. Врачам виднее.
– Врачи согласятся.
– Это ложь.
– Мои родители платят врачам, – сказал я. – Я сказал своим родителям, что мне пора уходить отсюда, поэтому они перестали платить.
– Твои мама и папа исполняют все твои желания?
– С тех пор, как я вернулся с Аляски, – да. Они меня боятся. И не зря.
Майло ахнул от моего зловещего тона.
– Ты собираешься отомстить им, когда выйдешь?
Я притворился оскорбленным.
– Я что, по-твоему, похож на жестокого психопата? Забей, можешь не отвечать.
Он издал смешок.
– Нет, но чувствительный удар нанести смогу, – сказал я. – Если расскажу прессе о своей поездке на Аляску – или, что еще хуже, расскажу об этом в «Твиттере». И тогда денежная империя моих
– Значит, когда-нибудь ты выйдешь и станешь знаменитым писателем, а я застряну здесь навсегда, – снова раздраженно буркнул Майло.
– Не навсегда. И с тобой все будет в порядке. Послушай дядю Кэсси.
– Ты такой странный.
Но я услышал улыбку в его голосе. Он глубоко вздохнул и прижался спиной к моей груди. Я почувствовал, как он уютнее устроился в постели, готовясь заснуть.
– Холден?
– Да.
– Разве тебе не страшно?
– Постоянно.
– Я имею в виду, ты не боишься выбраться отсюда? Ведь лучше тебе не стало.
Я долго и серьезно раздумывал о том, как ответить, мысленно перебирая голоса, которые в голове шумели, кричали и стучали своими тарелками, как игрушечные обезьянки. Лучше мне не стало. И никогда не станет. Что бы ни пытались сделать психологи, врачи, таблетки и терапия – против холода все было бессильно. Аляска навсегда сломала что-то внутри меня.
– Шутишь? – ответил я, стараясь придать голосу беззаботности. – Я собираюсь жить в солнечной Калифорнии. В новом городе, где никого не знаю, новая школа и… да нет. – Теперь, когда произнес это вслух, перспектива кажется ужасной.
Майло рассмеялся, и хорошее чувство ненадолго вернулось. Честно говоря, мне было наплевать на то, что я стану новичком в школе. Вселенная завещала мне измученный разум, но этот разум также работал на полную мощность. Уровень интеллекта на уровне ста пятидесяти трех баллов лишь доказывал, что еще один год обучения в старшей школе – это лишь попытка вернуться к нормальной жизни, а никак не то, что поможет мне стать умнее.
– Я буду скучать по тебе, Холден, – сонно пробормотал Майло.
– Ничего особенного. К рассвету уже забудешь меня.
Он крепче сжал мою руку.
– Не делай этого.
– Чего не делать?
– Не говори так, будто ты ничего не значишь. Ты важен. Для меня.
Я стиснул зубы. Забота и беспокойство Майло озадачивали и заставляли чувствовать себя странно.
Даже слезы попытались навернуться на глаза и норовили обернуться рыданием.
– Уже поздно, – хрипло буркнул я. – Поспи немного.
– Ладно. Спокойной ночи, Холден. До завтра.
Я не доверял своему голосу, поэтому лежал очень тихо, пока полумрак в комнате постепенно не сменился темнотой. Дыхание Майло стало спокойным и размеренным. Я осторожно выскользнул из его кровати и вернулся в свою. В течение часа я наблюдал, как по потолку ползают тени, подобно длинным черным пальцам.
Когда первые лучи рассвета начали окрашивать небо, я тихо оделся и упаковал свои вещи в чемодан Louis Vuitton. В основном мои дневники. В лечебнице нам не позволяли хранить большую часть нашей собственной одежды; но мой гардероб за последний год был преступно полон рубашек с круглым вырезом и всяких синтетических шмоток.