Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— Штормит Виконта! — Какой-то грузчик ударил малого по спине, и тот упал в лужу.
— Может, сейчас возьмём? — прошептал толмач.
— Сперва проследим, к кому он путь держит. Ведь нам не Виконт, а его заводила потребен! — не согласился Роман и отвёл руку немца, уже занесённую над Виконтом. И ахнул: на нежных пальчиках господина фон Штааля красовался стальной кастет.
— Это так, для обороны! В доках-то страшно, — скривился в усмешке переводчик.
В эту минуту Виконт вдруг захрипел и Роман наклонился, чтобы поднять пьяницу на ноги.
И тут страшный удар обрушился ему на голову. Фон Штааль не признавал правил бокса: ударил по затылку с размаха.
Очнулся Роман, к своему немалому удивлению, в своей постели. Рядом с ним сидел улыбающийся Сонцев:
— Везёт тебе,
Вслед за Сонцевым явился проведать Романа и Пётр Андреевич, по-стариковски поахал и поохал:
— Вот какова война, даже в мирном городе людей из-за неё бьют! Ну а посольство наше, сокол ты мой, к концу идёт. Не хотят британские министры с нами в союз вступать. Никакой бакшиш не помогает!
На другой день, когда Роман попытался ходить, его снова навестил Сонцев. Рассказал, что в бумагах шведского посла Гилленборга, в коих найдена была его переписка с якобитами, часто упоминалась и фамилия царского медика Арескина. Это привело в такой гнев короля Георга и его премьер-министра, что даже сэр Уолпол не помог: пришлось не союз с англичанами заключать, а приносить им извинения. В свой черёд сей английский демарш разгневал Петра Алексеевича, и он сразу отозвал тайное посольство из Англии. Корабль с посольством взял обратный курс на Гаагу.
НОВЫМ КУРСОМ
Надеждам Петра на скорую войну Англии со свейским королём не суждено было сбыться. В Лондоне пошумели в парламенте и в газетах по поводу связей шведского посланника Гилленборга с партией якобитов, но тем дело и кончилось. Гилленборга освободили из-под стражи и выслали из страны, а затем стали уже шуметь о царском медике шотландце Арескине как отъявленном якобите. Вскоре привёз известие и Толстой, что в Лондоне верх взяла ганноверская партия, которая почитает истинным неприятелем на Балтике не столько шведов; сколько Петра I. Как бы в подтверждение этого известия англичане в Гааге прервали переговоры с Куракиным, а король Георг, отправлявшийся из Голландии в Ганновер, снова отказался от встречи с царём. Зато Петра посетили послы германского императора и Дании. Имперский посол барон Гейм гордо потребовал, чтобы русские немедля вывели свой корпус из Мекленбурга. Пётр ответствовал, что войско то предназначено для скорого десанта в Швецию совместно с датчанами. Посол усмехнулся криво и заявил, что никакого десанта в 1717 году не будет. Пётр в ответ спросил напрямик: где Вена прячет беглого царевича? Несколько сникший барон сказал не без растерянности, что сие ему неведомо.
Явившийся следом за Геймом датский посол Вестфален и впрямь объявил, что король Фредерик в этом году отказывается от русского сикурса.
— Значит, высадки в Сконе и впрямь не будет? — спросил Пётр.
Дипломат закрутился и ответил уклончиво:
— Король Фредерик полагает, что царь может действовать, как сочтёт лучше для себя и своей воинской славы.
Словом, Северный союз разваливался у Петра прямо на глазах.
И добро бы бывшие союзники расходились с миром. Похоже, что иные из них, как Англия и Ганновер, не только чаяли сепаратного мира со шведами, но и мечтали составить новую коалицию — на сей раз против России. С тем, что министры Георга I лелеют столь коварный замысел, были согласны и прискакавший из Гааги Куракин, и приплывший из Лондона Толстой. Выслушав отчёт Петра Андреевича о его лондонских мытарствах и злоключениях, Пётр совсем уверился, что надобно искать в европейской политике новые пути и самому мириться со шведами.
И тут господин
— Ну что ж, коль господа англичане и ганноверцы не хотят жить с нами в дружбе, и мы в своих поступках ныне вольны! — Пётр отвёл взор от маячившего за окном человечка в чёрном плаще и, обернувшись к стоявшим за его спиной министрам, кивнул:
— А ведь это меня швед сторожит! Сашка Румянцев всё об этом агенте спроведал!
На другой же день доктор Арескин доставил царю не новые лекарства из аптеки, а привёл посетителя: эмиссара партии якобитов графа де Мара. Пётр принял графа наедине в спальне. При этом заметил своему доктору:
— Вот что, Арескин. Нам ведомо, что лондонские газеты кличут тебя не иначе яко Эрскин и что ты у якобитов человек не последний. Зови своего графа, но помни, что я болен и много говорить не могу.
В ответ на горячие слова графа де Мара о восстановлении славной династии Стюартов на британском престоле Пётр только уныло покачивал головой. Известием же о том, что якобиты могут быть посредниками и похлопотать о мире между Россией и Швецией, царь заинтересовался куда более и даже спросил: через кого сие сделать можно?
— Через барона Герца! — сразу признался честный вояка-якобит.
— И где же сей барон ныне обретается? — не без лукавства спросил Пётр, которому прекрасно было известно нынешнее местонахождение барона.
— В Париже, где я его видел на днях! — отрубил граф де Мар.
Здесь Пётр устало откинул голову на подушку и объявил, что ему неможется. На сем аудиенция и закончилась. Но не без важных последствий, ибо господин Прейсс немедля сообщил своему послу в Гаагу, что царь принял доверенное лицо Герца, графа де Мара. А ещё через неделю из Парижа пожаловали новые посланцы: два иезуита от главы гишпанского кабинета кардинала Альберони. И сих посланцев Пётр принял у себя в спальне, и хотя чувствовал себя уже вполне здоровым, снова стал мнимым больным. Отцы иезуиты тотчас засуетились и хотели было уже бежать за какими-то укрепительными микстурами, но Пётр сказал, что от лекарств его уже тошнит, голова же у него совершенно ясная и он с удовольствием выслушает прожекты великого кардинала. Надобно сказать, что проекты Альберони превосходили даже великий прожект барона Герца. Если многомудрый барон хотел переменить династию в Англии, то кардинал задумал переменить королей не только в Лондоне, но и в Париже, и вместо малолетнего Людовика XV посадить на престол Франции короля Испании Филиппа Бурбона.
— А что же будет с регентом Франции, герцогом Орлеанским? — слабым голосом осведомился Пётр.
— Его кабинет будет уничтожен! — сурово ответили иезуиты.
И снова царь откинул голову на подушку, давая понять, что аудиенция закончена. Но когда посланцы Альберони вышли, Пётр соскочил с кровати, взял письмо кардинала и бросил его в камин. Бумага вспыхнула и обратилась в пепел. А Пётр пророчески подумал, что вот так же легко сгорит и весь великий прожект кардинала Альберони, из-за которого Испания будет втянута в войну чуть ли не супротив всей Западной Европы. Но своего Пётр опять добился: маленький человечек в чёрном, маячивший у его окна, видел, как прошли к Петру посланцы Альберони, и отписал уже барону Герцу, что царь вступил в переговоры с посланцами союзного шведам кардинала.
После приёма Петром якобитов и посланцев испанского Альберони шведский министр уверился, что он отныне на верном пути, поскольку не только он, Герц, переменил всю шведскую политику, но и царь подал ему явный знак, что мечтает о том же. И барон приказал Прейссу добиваться встречи с русскими во что бы то ни стало.
В начале февраля приехала наконец в Амстердам Екатерина. Когда она вышла из кареты, Пётр поразился бледности и утомлённости её лица — нелегко далась царице кончина новорождённого младенца, что случилось в Везеле. Всего пару дней и пожил сынок Павел, а затем Господь прибрал чистую душу. Впрочем, осмотревший Екатерину доктор Арескин заключил, что ничего страшного нет и государыня скоро поправится — надобно только более гулять, быть на свежем воздухе.