Когда умру, я стану снегом
Шрифт:
Ухажер, проснувшись среди ночи попить водички, решил проверить и ее. Когда Люда распахнула глаза, его рука уже по-хозяйски теребила затвердевшие соски оголенной груди, а вторая бессовестно терла разбухшую и влажную плоть в трусиках. Не сразу она поняла, что происходит, но, увидев довольную ухмылку пьяного мужика, осознала, что он ее просто так не отпустит. Кричать? Перепугает девчонок, бедняжки и так за вечер натерпелись страху, переживая, что же такое делают с их матерью там, за стенкой. Отбиваться? Да этот бугаина скрутит ее в две секунды и изнасилует тут же, никого не стесняясь. Она попыталась вскочить с кресла, выбраться из его медвежьих объятий, но он сразу же уперся
Сколько ей было, шестнадцать? Она понимала, что происходит, но боялась не потери невинности, а именно позора и того, что об этом могут узнать родные. Было стыдно за то, что пока она спала, собственное же тело ее предало. Возбудилось, разнежилось, раскрылось для этой твари. А он действовал умело, понимая ее состояние, довел до пика и только когда почувствовал, что девчонка обмякла, отпустил.
"Ты такая сладкая, малышка! Завтра мать уйдет на работу, мы продолжим. Обещаю, тебе понравится!"
Засунув еще раз язык в ее рот, облизал щеку, затем поворошился им же в ухе, намочив ее растрепавшиеся волосы, и ушел в другую комнату, к матери. А Люду, обезумевшую и потерянную, все колотило, тошнило, и красная пелена стояла перед глазами, грозя отключить сознание. Как она пережила тогда те несколько часов до рассвета, не понимала до сих пор. Сидела с абсолютно сухими глазами, так и раскрытая наполовину, решая, что лучше – наложить на себя руки или просто уйти из дома.
Утром в какой-то момент решилась, что подойдёт к матери, расскажет, пожалуется. Долго подбирала слова, репетировала, собиралась с духом. Ждала на кухне, поставила кипятиться чайник, приготовила бутерброды на завтрак. Дверь из спальни распахнулась и с грохотом ударилась об стенку. Осыпалась побелка на пол, а вместе с ней и Людкины надежды. Мать висела на любовнике, крепко обхватив его ногами за талию, ничуть не стесняясь двусмысленной позы и того, что его мерзкие руки оглаживают ее оголенный зад. Она весело хохотала и целовала мужчину.
Дочь она заметила не сразу, но счастливых глаз не спрятала и тут же объявила:
– А, Люда… Проснулась уже? Вот и хорошо, покажешь в доме, где что лежит. Дядя Николай будет жить у нас.
В глазах потемнело. Как и тогда. Ощущение, что она оказалась на краю бездны не уходило до сих пор, даже спустя тридцать лет. И обида на мать все еще сидела, словно тюремная крыса, изредка высовывая свою морду в ожидании лакомого кусочка. Сердце снова потеряло ритм, закололо, а через миг задушило приливом. Много шрамов в душе накопилось за жизнь, но некоторые отчего-то болели до сих пор. Мазь что ли какую у бабки Фроси спросить, чтобы заживало…
8
Утро тогда было солнечное, безветренное. На ее счастье. Пока дядя Николай бегал за сигаретами и стоял в очереди за разливным пивом, она успела собрать девчонок, взять перекус и уйти с ними на улицу. Гуляли весь день, купались в озере возле заброшенных дач, там же рвали и ели дикий щавель и молодую терпкую дикарку, а потом катались на качелях на чужих дворовых площадках. Вернулись затемно.
Мать, снова подвыпившая, с горящими глазами, вышла из комнаты в одной шелковой сорочке, нахлестала Людку по щекам за то, что
Любовник матери ее не трогал, держал дистанцию, посмеивался гаденько, когда она украдкой смотрела на него. Выжидал. Играл, как сытый кот с маленькой мышкой. Ждал, когда потеряет бдительность, привыкнет. А Людка металась, как раненный зверь, страшась будущего. Да что там, она каждого дня боялась.
Решение пришло неожиданно. Стоя в очереди за хлебом, услышала от старшеклассниц, живущих в доме напротив, что в соседнем городе недобор в профучилище. Принимают всех подряд. Нужно поехать с документами, возможно и общежитие дадут. Бежала домой, сломя голову. Мать работала до пяти. А в четыре уходит электричка. Как купить билет, если мать работает кассиром на вокзале…
Когда же лучше? Ей и сейчас за билетом не подойти, так и сменщицы матери тоже хорошо знают Людку, доложат. Документы собрала, потолкала в пакет с хлебом. Вытащила у матери из заначки несколько разноцветных купюр. Натянула теплую кофту, чулки несмотря на лето. Во второй пакет покидала белье, пару платьев, сунула осенние сапоги. Пальто ей было давным-давно мало, и брать его не имело смысла. Отложит на новое со стипендии. Будет работать. Справится. Сомнений в тот миг не было. Знала лишь одно – этот волк ее не отпустит, и сейчас для нее единственный шанс – убежать и спастись.
За десять минут до отправления выбежала из дома. Хорошо, что сестрицы гуляли где-то на улице. Не смогла бы она, глядя на них, уйти. Но они еще совсем малышки, эта тварь их точно не тронет. А к тому времени, как подрастут, дядя Николай сгинет дай бог, нагадит матери в душу и смоется к чертовой бабушке.
Бежала наискосок по дворам, считала секунды, перескакивая по ступенькам пешеходного моста. Две минуты до отправления. Ей бы успеть до последнего вагона. В нем обычно кондуктор на входе. Как раз то, что ей нужно.
Лучше сразу к дракону в пасть, и тогда есть шанс на успех. А потом соврать она уже не сумеет, не приучена. Ей бы сразу.
Красный флажок в руке проводницы из последнего, не общего, а пассажирского вагона, придал ей сил, и по перрону, не обращая внимания на брызжущую из-под ног гальку, она летела словно птица, размахивая руками с полными пакетами. Ее заметили. Подождали, затащили в вагон и только потом дали отмашку на отправление поезда.
Придумывать ничего не пришлось. Сердобольная кондукторша и, узкая и длинная, как трость, проводница обмахивали раскрасневшуюся, задохнувшуюся от бега Людку платком, поочередно выдавая свои версии:
– Опоздала…
– Заболталась с подругой, наверное…
– Вещей- то сколько! Поступать едешь?
– Какой вагон нужно?
– Да разница какая, поезд пустой. Тут и оставайся…
– Ох, твое счастье, что сегодня Петрович машинист, другие не ждут, а этот сегодня задержался немного…
Людка кивала, закатывала глаза от волнения и удушья, прижимала руку к груди в благодарности. И молила бога, чтобы эти добрые замечательные женщины, заболтавшись, забыли проверить билет.
Забыли. Настолько вид у девчонки был плачевный и напуганный. Усадили в свободный отсек плацкарта. Не выгнали в общий вагон. Даже чай принесли. Правда, в простой домашней кружке и без сахара. А Людка вновь кивала и кивала. Голос от волнения почему-то пропал.