Когда уйдешь
Шрифт:
– Так, это… – протянула ее мать заплетающимся языком – а выгнали нас оттуда, Аленка. Все. Приехала, значит эта гадина, как ее?
– Наталья – подсказал дядя Володя.
– Наташка эта. Дочка бабы Зины, пропади она пропадом. Приехала такая деловая вся, в сапожках на машине. Что она там сказала, Володя, а?
– Полицию вызовет.
– А! Полицию она вызовет! Мы, видите ли, спаиваем ее мать! Пенсию ее пропиваем, а дядя Володя нахлебник и альфонс уносит из дома имущество!
– Да я вот только радиолу сдал… в музей. Чего она на подоконнике стоит пылиться? Отнес ее, благое
– Вот-вот.
– И выставила его за дверь! Я то заранее ушла, как она позвонила, ну чтобы ну… Гляжу в окно, а она подъезжает вся такая расфуфыренная. Потом то, что было, Володя, а?
– Да что потом? Ударила меня бутылкой, вон синяк под глазом. Тарелкой в стену кинула, трясла меня как тряпку какую-нибудь половую. На Зину вон тоже орала. Потом сказала, чтобы я вон шел –так-то, а квартиру она продавать будет. Вот так вот. Она, глядишь, эта квартира на нее то записана. Мать, говорит, себе будет забирать, а квартиру –того. Продает.
– Слышала, Аленка, какая шалава неблагодарная эта Наташка-то? Тряпки я все в нее кину, которые она тебе поотдавала. Ну, смотри мне станешь такой же я и тебя удавлю вот этими самыми руками! А дядя Володя у нас пока поживет. Ты нос не вороти, он хозяйственный. Лампочки хоть вкрутит.
– Вот-во…
Алена кинула на стол квитанцию и резко развернулась. Если бы она не разучилась плакать, то разрыдалась бы безудержным ливнем прямо в эту секунду. Но глаза стояли на сухом месте и не слезились уже почти год. Она вошла в комнату и стала шагать от окна до шкафа, не понимая, что делает и не зная, что делать дальше. Руки продолжали дрожать, глаза и лицо пылали. Она словно стояла на жарком июльском ветре, а грудь сжимала боль и обида.
Сколько она уже натерпелась… Сколько пролежала в слезах за шкафом, пока мама со своими собутыльниками голосили пьяные песни, не давая ей уснуть. В детстве было проще. Намного проще. Она легко могла внушить себе, что это просто плохой сон, а во сне увидеть другую, светлую реальность и поверить ей. Теперь же ночами ее мучают одни кошмары. И даже если она согласится с тем, что эти люди на кухне ей только снятся придется либо их терпеть, либо ложиться спать, либо уходить из дома.
«Пусть они снятся пустой квартире, а я не хочу видеть их ни во сне, ни наяву!»
Ей стало так плохо, что она мысленно попросила Бога о смерти. Села на мамин диван и обзаведясь такой решимостью покончить с собой, какая настигала ее всего однажды, она стала думать, как все это поскорее решить.
«Нож и стекло пройденная тема. Нужна крыша или речка. Да! Так чтобы наверняка, чтобы не было пути назад и не было возможности передумать и вернуться. Еще один раз –и это последний. Не потому, что я не хочу жить, а потому, что в моей жизни слишком много дерьма. И я устала его терпеть. Господи, пожалуйста, хотя бы в этот раз позволь мне умереть…»
Она подняла глаза к потолку, как бы ища ответа и увидела большого жирного таракана, ползущего к свисающей люстре с разбитыми фарфоровыми бутонами, из которых торчали взорвавшиеся лампочки. Таракашка как будто никуда не спешил, как бы прогуливался. Из его задницы торчало блестящее яйцо, которое он
«А почему бы перед смертью не напиться? Ну хотя бы раз в жизни. Пьяной можно броситься и под машину, пусть меня размажет по асфальту как этого пашку-таракашку. Что потом будут говорить по новостям это уже меня не касается. Где меня будут хоронить и что напишут на надгробии Алена или Леля –плевать. Главное, что меня тут уже не будет. Я не проснусь
А если Виолетта пригласила всю группу, значит и я могу пойти. Там наверняка будет много алкоголя. Напьюсь так чтобы забыться, а потом уйду в ночь и что-нибудь сделаю!»
Безумная она стала снова ходить по комнате взад и вперед не слыша, как пару раз из кухни ее звал дядя Володя. Может потому у нее и пробежали по спине мурашки, когда она услышала, что Виолетта пригласила на день рожденье всю группу? Потому что на подсознании знала, что этот вечер будет для нее последним и проведет она его именно там. Да, другого объяснения нет. И поэтому она иной раз так боялась смерти, потому что в глубине души знала, что она неизбежна. Знала, что покончит со всем и боялась саму себя. Но теперь ей не было страшно. Ей было весело, очень весело. Она начала истерически хохотать. А потом открыла шкаф и выбросила из него все вещи на пол. Если она собиралась идти на день рожденье нужно было более-менее прилично одеться. Хотя бы так чтобы не спариться.
По большей части гардероб ее состоял из вещей, которые отдавала тетя Наташа. Кажется, у нее была дочь ее годов, но одежда из которой она вырастала все ровно была для Лели немного велика. Теперь уже не важно, если мама действительно решила все это выбросить. Ей она больше не пригодиться.
– Это большое – проговаривала она вслух перебирая кофты – Это слишком теплое. А это, скорее всего, будет мне маленькое. Хотя…
В руки ей попался синий приталенный сарафан на лямках. Выглядел он как детский, о чем говорил и маленький розовый цветочек на груди. Но разве Леля сама не выглядела как маленькая девочка?
Словно забыв, что дома посторонние она разделась прямо в комнате, откуда их кухни ее могли видеть жадные глаза дяди Володи и натянула его на себя. Ей показалось, что в нем она стала выглядеть еще младше, но это было не так. Она как будто вытянулась и прибавила годка два. Сарафан сел точно по фигуре, обнажив стройные худенькие ножки и плечи. Кожа у нее была белая, почти как сметана. Зеркальце на внутренней стороне дверцы не позволяло ей увидеть себя в полный рост, поэтому она покрутилась оценивая свой вид, и оказалась им недовольна, потому что ее, как ей казалось, слишком костлявые конечности были уродливы, а это детское платьишко превратило ее совсем в малышку. Покопавшись среди вещей она поискала еще варианты, но больше не нашла ничего подходящего. Все остальное было большим и теплым, а на улице слишком жарко. Да и не плевать ли в чем идти, если она уже решила, что это последний день в ее жизни?