Когда в Чертовке утонуло солнце
Шрифт:
— Ты спятил?! — завопил парень, машинально перехватывая пику и готовясь защищаться.
— На ноги посмотри! — воскликнул Иржи, замахиваясь своим кацбальгером.
Макс посмотрел — и не увидел туфли. Ступни были будто подёрнуты дымкой, расплывались, словно он смотрел на них сквозь бинокль и никак не мог навести резкость. Но даже без резкости можно было смутно уловить очертания того, что было бесконечно далеко от нормальной обуви, да и от нормальных человеческих ног тоже: два массивных и тяжёлых конских копыта.
Клинок Шустала рассёк текучую дымку, которая уже начала подниматься вверх по телу ничего не подозревающего младшего стража. Максим принялся ожесточённо тыкать вокруг себя пикой, и с
— Тревога! — крикнул с верхней площадки башни один из солдат. И тут же в воротах громыхнул мушкетный выстрел, разорвав вспышкой ночную тьму.
А тьма наступала. То ли дым, то ли мгла, катились валом со стороны Нового Места, через поросший травой и частично осыпавшийся старый ров, через каменный мост над ним. Сгущаясь, уплотняясь, тьма втискивалась в воротную арку. Макс и Иржи, повернувшиеся на выстрел, увидели, как два мушкетёра, стоявшие в воротах, отступают под натиском мглы. Второй мушкет выстрелил, но светящийся шарик пули канул в клубящееся нечто без видимых последствий.
Пикинёры уже спешили на помощь, и Максим, перехватив древко своего оружия, присоединился к товарищам. Он мельком взглянул на ноги — те снова были чётко видны и по-прежнему обуты в те же самые туфли, что и в кабинете господина Майера. Перевёл взгляд на клинок — запятнанное ржавчиной остриё на глазах наливалось лунным светом.
Пики пошли в дело, к ним присоединился кацбальгер капрала. Мушкетёры, отступив назад, торопливо перезаряжали оружие. Не дожидаясь приказа, они одновременно нацелились в клубящееся облако, уже заполнившее собой всю воротную арку от земли до замкового камня.
Треск залпа разорвал ночную темноту. Мгла заколыхалась сильнее, как-то неуверенно замерла, даже чуть подалась назад — а затем навалилась снова. Макс тыкал и тыкал пикой, чувствуя нарастающее где-то в глубине сознания яростное остервенение. В дымчатой черноте стали появляться уплотнения — там формировалось что-то новое, словно мгла пыталась вспомнить, каково это: иметь тело.
— Резанов! — заорал Иржи.
— Здесь, пан капрал! — пропыхтел Максим, не прекращая колоть пикой.
— Бросай пику и бегом в кордегардию. Пана Дворского с его десяткой сюда, и пусть летят, как ошпаренные! — капрал рубанул потянувшийся к нему дымчатый завиток и добавил:
— И всех, кто в казармах — тоже сюда! Мать моя женщина… Я такой дряни ещё не видел.
Из воротной арки, наконец оформившись в конкретный образ, выпрыгнуло нечто вроде поджарой гиены ростом с хорошего быка. Существо оскалило клыкастую пасть, принюхалось и повело головой влево-вправо, словно выбирая, на кого броситься. Максим почему-то не удивился, когда чёрные, как беззвёздное небо, глаза остановились на нем.
Не дожидаясь прыжка твари, младший страж, вопя, кинулся в атаку, пытаясь поддеть существо на пику. Выпад почти получился — гиена отскочила в сторону лишь в самый последний момент, остриё прошло в каких-то сантиметрах от косматого бока. Продолжая орать, Макс ещё раз ткнул пикой, но теперь тварь, увернувшись, перехватила древко зубами. Послышался хруст ломающегося дерева.
— Я сказал — в кордегардию! — сбоку появился Шустал, всаживая кацбальгер прямо в глаз гиены. Клинок полыхал так ярко, что вполне мог бы сейчас послужить вместо фонаря или факела.
Макс, бросив почти перегрызенную пику, вытащил палаш и, с испугавшим даже его самого удовольствием, рубанул по оскаленной морде. Тварь, не издав ни звука, повалилась на булыжник мостовой и тут же, прямо на глазах, начала расплываться, терять чёткие очертания, испаряться.
— Резанов! Бегом!
И он побежал. Дома спортивные интересы Максима ограничивались редкими вылазками в центральный парк,
Теперь он нёсся по ночной Целетной, мимо спящих домов с запертыми ставнями, ориентируясь лишь по крохотным огонькам сальных свечей да мерцающим вдали жаровням на перекрёстках. Парень мельком успел подумать о том, что вообще-то должен был обзавестись ещё и доспехом, и даже порадовался, что не успел — бежать в кирасе и шлеме было бы куда тяжелее.
Внезапно один из этих маяков, показывавших ему дорогу, погас, словно на жаровню кто-то надел невидимый колпачок темноты. Макс продолжал бежать, хотя смутно понимал, что просто так, само по себе, пламя моментально не гаснет. Он на ходу взглянул на ближайший фонарь: свечной огонёк поколебался — и исчез, будто его задули.
— Твою ж за ногу, — пробормотал сквозь стиснутые зубы парень, чувствуя, как от бега понемногу начинает колоть в боку.
Его перехватили у перекрёстка рядом с Тынским храмом. Из какого-то переулочка слева метнулось несколько тёмных силуэтов, двуногих и двуруких, но приземистых и каких-то странно перекошенных. Максим замахал палашом, а вокруг завертелась безмолвная мгла, завораживавшая непонятной, и от того ещё более пугающей, опасностью.
Парень отскочил назад и влево, больно ударился спиной обо что-то твёрдое — и, сообразив, что это стена одного из домов, радостно прижался к ней. Теперь хотя бы не нужно было следить за тем, чтобы никто не подкрался с тыла. Силуэты мельтешили перед ним в слабеньком свете звёзд, а Макс продолжал крест-накрест рубить палашом ночную тьму, не зная толком, попадает ли вообще в кого-нибудь.
«Чего клинок-то не светится? — в отчаянии подумал он. — Вот тебе и Прага грёз! Да светани ж ты им, железяка! Всё равно помирать!»
Палаш, будто только и ждавший приказа хозяина, полыхнул с интенсивностью хорошего прожектора. Тёмные фигуры, окружавшие младшего стража, отшатнулись, а несколько из них даже кинулись прочь по тому самому переулочку, из которого выскочили. Максим, теперь уже видя перед собой противников, сам перешёл в наступление.
Существа больше всего напоминали тощих и уродливых обезьян, но единственный глаз их посреди лба был белёсым, будто с бельмом, так что оставалось только удивляться, как они вообще могут видеть движения своей жертвы. Пальцы тварей заканчивались длинными загнутыми когтями с неровно обломанными концами («От столбняка прививку тут точно никто не сделает», — подумалось Максу). Вместо шерсти тело «обезьян» покрывали клочки всё той же вездесущей мглы, напоминая вконец изодранные и изношенные лохмотья нищих.
— А ну! Прочь отсюда, сволота! — рявкнул он, всё решительнее наступая на тварей. Одна-две из них, приняв удар палаша, уже корчились на камнях улицы; ещё несколько получили порезы — Макс хорошо видел, что клинок достал их — но отступать не собирались. При этом и раненые, и умирающие существа сохраняли безмолвие.
Парень прикинул, не получится ли продолжить забег до кордегардии, но едва он попытался отвернуться, как несколько существ тут же кинулись вперёд. Снова отступив к стене и отмахиваясь палашом, Максим лихорадочно пытался придумать выход из сложившейся ситуации. Несмотря на когти и численное превосходство, было ясно, что лицом к лицу он рано или поздно одолеет всех нападавших — но к тому времени кто знает, чем кончится дело у Пороховых ворот. Вряд ли Шустал послал бы его за помощью, если бы был уверен, что справится собственными силами.