Когда всё кончилось
Шрифт:
— Не нужно ли тебе там что-нибудь?
Миреле, глядя на девушку снизу вверх, наблюдала за ней: рослая, стройная, с матово-смуглым лицом и матово-темными глазами; большей частью молчит и не хочет слышать о женихах, которых ей сватают. Может казаться, что она не глупа и молчит лишь потому, что ей лень сказать что-нибудь путное; но, в сущности, она так же тупоголова, как и ее мать, и мысли с трудом рождаются в ее мозгу. Миреле почему-то кажется, что девушка что-то знает о Натане Геллере и не сегодня-завтра расскажет родителям.
При одной этой
Тихий, темный сентябрьский вечер; безлунное небо усеяно мириадами звезд. Внизу, по широкой глади могучей реки скользят отдохнувшие, слабо освещенные пароходики. Они останавливаются, дают свисток, отчаливают и без слов рассказывают о пассажирах, которых привезли днем в город: наверное, люди эти выспались и теперь разбрелись по театрам, клубам, городским садам.
А вдали сверкает залитый светом раскинувшийся на холмах город, мигает несчетными огоньками своими, то одиноко мерцающими, то свивающимися в гирлянды, и издалека доносится его вечерний гул; гул этот становится внятнее каждый раз, когда трамвай останавливается, и кажется издали похожим на кваканье огромного хора лягушек, напоминая Миреле о той далекой и тихой улице, где, наверное, ждет ее давно Натан Геллер.
Освещенный еще до наступления вечера трамвайный вагон всегда переполнен; пассажиры сидят спокойно и молча на своих местах. Каждый считает долгом делать вид, что не замечает соседа; у большинства забавно-хмурые лица плохо выспавшихся людей.
Миреле действительно нет дела до всех этих людей, но как-то так выходило, что почти всегда где-нибудь в углу позади нее оказывались двое-трое солидных домовладельцев из предместья, которые принимались перешептываться, наклоняясь друг к другу:
— Кажется, невестка Якова-Иосифа Зайденовского?
Им приходилось слышать, что у Зайденовских такая невестка, по которой очень вздыхают молодые люди, и теперь хотелось посмотреть на нее собственными глазами.
— Столько о ней толкуют. Любопытно поглядеть, что людям нравится.
Однажды случилось, что загляделся на Миреле офицер, сидевший с женой напротив: быть может, вспомнилась ему первая любовь его и ошибкой стала казаться женитьба. Миреле, инстинктивно почувствовав на себе его взгляд, подняла на него прекрасные скорбные глаза, глубокие и синие, глядящие с такой тоской из-под черных ресниц, что нетрудно в них было прочесть повесть о неудавшейся жизни. Оба, офицер и Миреле, покраснели; а она вдруг почувствовала неудобство от чересчур туго стянутого корсета, поднялась и вышла на площадку.
Когда она сходила с трамвая в самом начале широкой и шумной главной улицы города, всюду горели ослепительно
Напротив, по широкому правому тротуару сновали молодые франты, заглядывая в глаза женщинам, фланировали нарядно одетые дамы, жаждущие изменить мужьям и не знающие, как это осуществить, и целые своры новоиспеченных студентов и курсисток устремлялись куда-то с озабоченным видом, словно там, в другом месте, их ждало какое-то неотложное и важное дело.
Главную улицу пересекала другая, с широким бульваром посередине; здесь жила Ида Шполянская; но Миреле проходила мимо. Навстречу ей шли толпы празднично одетых людей в темном — и все они были ей чужды.
Мало-помалу улица становилась тише, прохожие попадались реже; Миреле сворачивала влево в тихий, тонущий в садах переулок. А там дальше было еще безлюднее, еще гуще сады, и горели уже простые тусклые керосиновые фонари; здесь возле одного фонаря ждал ее уже давно Натан Геллер, в нетерпении выходивший обычно ей навстречу.
Он опасался, что она сегодня совсем не придет, и был близок к помешательству. Ему казалось, что ей холодно; он был счастлив, когда Миреле, наконец, позволила ему снять с себя широкое осеннее пальто и накинуть ей на плечи; и, обнимая под пальто ее талию, талию молодой женушки Шмулика Зайденовского, он чувствовал, что рука у него дрожит. Он говорил, что волосы ее пахнут не духами — у них свой, особый аромат… И вся она — такая холеная, нежная… Он ведь помнит ее еще с тех пор, когда она жила в своем родном захолустье…
А она молчала, думая, что ведь все это ненадолго — и влечение ее к нему, и их постоянные встречи…
Взгляд ее упал на двух хорошо одетых девушек, шедших навстречу. Это были, судя по виду, столичные барышни, обратившие внимание на красивого юношу; они с улыбкой взглянули на Геллера и, пройдя несколько шагов, опять обернулись и улыбнулись ему. А она не слушала Геллера, болтавшего о себе и о своей газете, и думала неотрывно, что эти свиданья с Геллером, в сущности, не имеют никакого смысла.
Это под стать тем столичным барышням, что сейчас прошли мимо, но не ей, Миреле Гурвиц. Ведь она когда-то сама велела ему уйти. Ей нужно было тогда иное; и уже смутно начинала она сознавать, что нужно ей; а теперь оглушил ее шум большого города, куда она недавно попала, и скоро станет он ей необходим, этот шум… наверное, станет необходим…
Глава вторая
С каждым днем она все ближе узнавала Натана Геллера. Он был тот же, что и прежде — мало развитой, пустоголовый малый, со всеми повадками столичного отчисленного гимназиста.