Когда выпадает снег

Боочи Ольга

 Теперь, когда телевизор был выключен, мне показалось, что в дверь стучат, но он словно бы не слышал этого. Я осторожно высвободила руку. Стук стал слышнее.

 Анатолий резко встал и вышел из комнаты, я слышала щелканье замков, потом чей-то голос. Мне показалось, голос был женский, потом дверь захлопнулась, и я почему-то подумала, что это Антон мог выследить меня здесь.

 Я хотела подойти к двери и проверить, но осталась сидеть на месте.

 Время шло, но никто не приходил.

 Я встала и подошла к окну. Падал снег. Впереди, за рекой, был Белый Дом,

за ним – крыши и крыши, и где-то рядом с американским посольством над крышами поднималась колокольня православной церкви. Левее высотные дома обозначали течение Нового Арбата. Горели огни, но, это была всего лишь городская подсветка. Было светло, как днем, но это был неживой, обезличенный свет. С таким же успехом город мог вымереть.

 Иллюминация над центром города давала зеленоватый отсвет в небо, но само небо не имело цвета, не имело глубины, было неопределённо-тёмным. Внизу чернела река, мешанина из мутных, и тоже зеленоватых, пластин нового льда.

 Я прижалась щекой к стеклу и посмотрела вниз. Звуки с дороги, с набережной, не достигали окна, я слышала только тихое шуршание песка под моими ступнями. Ноги у меня совсем окоченели, и меня снова понемногу начал пробирать озноб. Я чего-то боялась, сама не понимая, чего именно.

 Я отвернулась от окна, подхватила свои вещи и вышла в коридор.

 В глазок была видна лестничная клетка, такая белёсая, далёкая и пустая, какой она бывает только сквозь изогнутую мутную линзу дверного глазка. Как будто иллюминатор в космическом корабле.

Снаружи, за дверью, было всё так же тихо, потом я услышала дребезжащий звук лифта. Я надеялась, что он где-нибудь остановится, но лифт проехал предпоследний этаж и поднимался. Потом двери открылись, и я увидела его. Приземистый, с безжизненными, как пакля волосами, с неподвижным остановившимся лицом. Почему-то вообще страшно смотреть в лицо тому, кто уверен, что никто его не видит. Оно как будто теряет человечность.

 Щёлкнул замок, хлопнула дверь.

 Я сидела на диване и пыталась дышать ровно, пыталась не выдать себя.

 Он вошёл и остановился на пороге.

 Я подтянула колени к груди, и обняла их руками. Меня трясло от холода, и от того, как он смотрел на меня, мне не становилось легче.

 Я встала, сердце стучало у меня где-то в затылке. Мне следовало сказать, что мне пора, взять рюкзак и пройти к двери, но я не двинулась с места. Это было как паралич воли. Он смотрел на меня, и я цепенела.

 Он подошёл и рухнул на диван, обернулся и снова посмотрел на меня. Взгляд у него был странный, он то ли видел меня, то ли не видел, но зрачки у него были огромные, глаза от них казались чёрными.

 Я подняла со столика бутылку, отвинтила крышку и глотнула, пролив часть на себя.

 Тепло, от того, первого, глотка, разлившееся по телу, теперь словно хлынуло в голову. Я села на диван, стараясь сдержать накатившую тошноту.

 Я вдруг, совсем некстати, вспомнила, о чём хотела его спросить. Почему он тогда решил, что я хочу покончить с собой? Я помнила, что хотела спросить именно это, но теперь этот вопрос казался незначительным, даже глупым. Мне вдруг

показалось, что он и не помнит меня вовсе. Вообще не узнал меня.

 Он взял у меня бутылку и тоже глотнул.

 - Ладно, забудь, - сказал он, непонятно кому и на какой вопрос, и я услышала, как скрипнул под ним диван.

 Головокружение и тошнота между тем не проходили, и мне пришлось прикрыть глаза, чтобы комната не уплывала куда-то вбок. От свитера воняло пролитым пойлом.

 Я открыла глаза.

 - Можно мне в ванную? – спросила я, голос прозвучал хрипло, кажется, горло начинало болеть.

 - Что? – спросил он.

 - В ванную?

 Он не ответил, и смотрел на меня, словно не понимая. Потом кивнул.

* * *

 Я покрутила кран, пустила горячую воду и сунула руки под струю. Вода была почти кипяток, но меня всё равно трясло.

 В общем-то, было понятно, для чего я была здесь, в этой квартире. И надо было как-то найти в себе силы довести всё это до конца. Было поздно теперь идти на попятный, даже если смысл происходящего и потерялся окончательно.

Держась за край ванны, я заставила себя стянуть одежду.

 Отражение в зеркале меня испугало. Красноватый синяк на лице был почти незаметен, но вид у меня был какой-то больной, тело рыхлое, бесформенное, кожа сероватая. Что-то похожее на панику начало подниматься во мне. Я влезла под горячую воду, она обжигала кожу до боли, и кожа тут же покраснела.

 Пару минут я просто стояла, закрыв глаза и прислонившись к прохладному кафелю стены, чувствуя что-то среднее между болью и блаженством от того, какой горячей была вода. Потом я открыла глаза. Голова кружилась.

 Я смотрела на свои ноги, они были красно-сизые, с тёмными жёсткими волосками. Красота была бы мне защитой, но я теперь не была красивой.

 Бритву я нашла на краю ванной, за занавеской. Руки у меня тряслись, и я пару раз порезалась, пока сбривала ей эти волоски на ногах. Я смыла волоски с бритвы, но кровь от свежих порезов никак не останавливалась, и это было гадство, полнейшее палево. Я положила бритву обратно, и снова прислонилась к прохладной стене. Мысли путались, меня как будто даже слегка мутило, и я никак не могла сосредоточиться. Клубы пара плавали под потолком, было слишком жарко, слишком душно, так что стало трудно дышать. Нужно было собирать себя по кускам, но куски расползались. Я опустилась на край ванны и какое-то время сидела, прикрыв глаза, пока головокружение и тошнота не стали слабее.

 Я закрутила кран и кое-как вытерлась висевшим на двери полотенцем, стараясь не слишком его намочить. На полу теперь тоже была вода, и это тоже было полнейшее гадство.

 Влезая в одежду, я вдруг подумала, насколько это бесполезно и глупо: совсем скоро он наверняка увидит меня голой, - и от этого меня снова охватило какое-то чувство, похожее на безнадёжность.

 Кажется, я долго не решалась выйти, потом всё-таки открыла дверь, и пар облаком выплыл наружу; по влажной спине и шее пробежала волна озноба.