Когда взошло солнце
Шрифт:
Вечерняя газета принесла тревожные вести: снег в горах таял с неслыханной быстротой; река Фрейзер поднялась так высоко, что любая волна могла прорвать дамбы и затопить некоторые местности к востоку от Нью-Вестминстера. Газета призывала быть готовыми к борьбе с наводнением.
В десять вечера тревогу подхватили телефонные звонки. Была передана команда «уличных», «городских» и «районного» комитетов отправляться на помощь островам на реке Фрейзер, где вода уже прорвала дамбы.
Все засуетились. Ребята кричали так, словно готовились к штурму вражеских окопов. Через минуту крылья понесли нас в направлении островов. Вокруг было
Когда я увидел бурные, покрытые седыми клочьями пены волны реки, с неостановимой силой катившие к океану безмерность воды, сердце мое задрожало.
— Как мы можем сдержать эту стихию? — крикнул я Джобу, летевшему рядом.
— Сдержим! — крикнул он в ответ.
— Сдержим! — громом отозвалось по всему небу.
Этот отклик был сильнее буйства взбудораженной реки.
Вода размыла отрезок дамбы длиной примерно в половину мили и волны постепенно заливали остров. Мы установили насосы для выкачивания воды; другие механизмы занялись кладкой новой дамбы. Камни и цемент пришли в движение. На тревогу слетелось около десяти тысяч человек. Самолеты сыпали землю, камни, цемент, новая дамба уже виднелась кое-где, словно какой-то дивный дракон выставил из воды свой хребет. Среди людей, работавших неподалеку, я заметил Глэдис; она стояла на свеженасыпанном участке дамбы. Внезапная волна прорвала этот участок и, подхватив Глэдис, понесла ее от берега на глубину. Она успела только охнуть. Несчастья никто не видел, так как внимание всех было приковано к прорванной дамбе. Я позвал Джоба и бросился в реку вдогонку за Глэдис. Догнал ее, но тут нас обоих понесло основное течение и мы оказались посреди реки. Держа Глэдис за волосы, я кричал ей:
— Не бойтесь! товарищи нас спасут!
Но мои силы мало-помалу иссякали в зимней воде. Вдруг что-то толкнуло меня в плечо. Это была проплывавшая мимо коряга. Мы уцепились за нее, и бешеное течение повлекло нас дальше.
Между тем, на воду легли лучи прожекторов.
— Нас ищут, — шептал я девушке.
Вскоре Джоб с несколькими товарищами догнал нас на крыльях и выхватил из воды.
Нас, мокрых и замерзших, принесли в дом одного товарища у Дьюдни. Глэдис уложили в постель, а я, переодевшись в сухое, хотел было снова возвратиться к работе.
— Прежде всего, ты должен отогреться, — остановили меня товарищи. — А во-вторых, нечего туда возвращаться, так как дамбу уже починили.
Теперь я получил возможность увидеть на практике, что значило принадлежать к «всемирной семье». Телефон в доме не умолкал, все интересовались нашим здоровьем. Ближайшие соседи набились в дом такой толпой, что некуда было ступить. Только привычка не превращать ночь в день разогнала их в конце концов по домам.
Когда все ушли, подруга хозяина дома сказала, что Глэдис хочет меня видеть. Я прошел в комнату, где она лежала. У ее постели сидел старый Колман. Он с большим волнением сжал мне руку.
— Благодарю вас!.. Спасибо за то, что спасли мою молодую жизнь!.. (Он, как и все здесь, верил в бессмертие через детей).
Я что-то пробормотал об «обязанности» и сказал, что должен был отблагодарить Глэдис за свое возвращение к жизни.
А Глэдис протянула ко мне свою белую ручку и, взяв мою, посмотрела мне в глаза глубоким, пристальным взглядом, в котором
Старик вышел в другую комнату, а я сел в кресло у кровати.
Джоб крикнул из-за двери, спрашивая, не хочу ли я вернуться в клуб.
Я собрался уходить.
— Останьтесь здесь, — взмолилась Глэдис.
Джобу пришлось улететь самому. Я остался.
Ее рука была в моих ладонях; ее глаза смотрели в мои. С минуту мы молчали.
— Почему вы с тех пор ни разу не зашли к нам? — спросила она.
— Так… не было времени.
— Говорите правду!..
— Я не хотел, чтобы… Бесси снова посмеялась надо мной, — сказал я.
— Бесси?.. Какая Бесси?
— Ваша бабушка.
— Бабушка?
— Да!.. та Бесси, которую я любил и люблю без памяти…
— Но она давно умерла…
— И продолжает жить теперь, пусть и частично, Глэдис.
— Так вы любите во мне умершую?
— Нет, ваши черты лица только напоминают мне ее, но я люблю. — осознав, что едва не выдал тайну своего сердца, я замолчал.
Но слова были сказаны. Окончание фразы Глэдис хорошо поняла, хоть она и была оборвана.
И свершилось…
Она рассказала, что полюбила меня еще тогда, когда я лежал замороженным, а она ждала моего пробуждения — полюбила за самозабвенную преданность науке, за муки моего сердца, разбитого ее бабушкой. Я даже узнал, что она до сих пор не вышла замуж потому, что ждала меня.
После выздоровления Глэдис и нашей помолвки старый Колман забрал меня к себе. Провозглашение меня и Глэдис новобрачными должно было состояться на «июньском празднике». Этот праздник приближался, и молодежь, готовая вступить в брак, заключала помолвки. С июня до жатвы почти все получали отпуск и молодым парам выпадал удобный случай испытать первые месяцы своего счастья. (Хотя это не было общим правилом. Некоторые женились, когда им было удобнее.)
Глэдис ждала июня.
Здесь надо вспомнить, что мы с Глэдис, как и все обрученные, должны были предстать перед врачебной комиссией. Доктора исследовали состояние нашего телесного и душевного здоровья и выдали разрешение на продление нашей жизни в детях.
Эта мера призвана была обезопасить нацию от рождения калек. Те, кто не получил от комиссии разрешение обзавестись потомством, также могли сойтись друг с другом, но им не позволялось иметь детей. Правда, подобные браки были редки: с одной стороны, почти все отличались теперь крепким здоровьем, а с другой, люди здоровые не хотели связываться с калеками и сами калеки брезговали себе подобными. Вступать в брак могли юноши с двадцати и девушки с восемнадцати лет.
Право на труд и право иметь детей неумолимо стояли на страже нового человечества.
VII
Приближалось 15 июня. Отец Глэдис сказал, что собирается вылететь на осмотр полей. Мы с Глэдис решили также полететь со стариком в прерии, а оттуда на праздник молодежи в Маклауд.
Хорошо было лететь над вершинами Каскадов, над долинами, где леса казались кустарником, а реки и речушки серебряными полосками. Как орел, наш самолет перелетел через вершины Скалистых гор и перед моими глазами зазеленели бескрайние прерии Запада. Моя душа затрепетала, когда я увидел знакомые места: вот Летбридж, вон Калгари, а там виднеется, похоже, бывший Эдмонтон.