Когда взошло солнце
Шрифт:
Американская буржуазная интеллигенция, эти «посредники», начала больше считаться с растущей сознательностью рабочих. Многие буржуазные интеллигенты присоединились к социалистической партии.
Тем временем снова началась большая безработица… Но теперь сознательный американский пролетарий встретил лихолетье во всеоружии.
Как только заговорили о наступающей беде, социалистическая партия опубликовала воззвание под заголовком: «Будем готовы!» Когда владельцы захотели закрыть фабрики, рабочие отказались покинуть цеха. В полдень того же дня стало известно об отставке правительства
Сторонники частной собственности, подстрекаемые и подкупленные американскими миллионерами, попытались вновь создать обстановку анархии и свести революцию на нет. Этого им сделать не удалось. Большая часть американского народа (наемные рабочие и арендаторы ферм) отказалась пойти за ними. А учредительный совет, стремясь покончить с влиянием частной собственности, упразднил деньги и передал в собственность народа всю страну — с людьми, домами, машинами, фабриками, землей и водой. Всех мобилизовали на работу, и через месяц старая Америка стала напоминать вымышленное царство Эльдорадо.
За Америкой последовала Канада и, одна за другой, прочие страны мира. Государства также были упразднены, как и разделение на классы и нации, и мир превратился в единую полуторамиллиардную семью свободных, равноправных и экономически равных людей.
Я сидел в кресле, раздумывая над тем, что услышал, когда вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече. Обернулся. За моей спиной стояла с веселой улыбкой Глэдис. Ее лицо снова напомнило мне мою несчастливую любовь.
Знакомство с историей, а теперь и лицо Глэдис сразу навеяли мне воспоминания о прошлом. Казалось, что только позавчера Бесси выбрала другого, что я не выдержу безнадежного отчаяния…
Я свесил голову.
— Что с вами? — спросила девушка.
— Ничего… видения ушедшего…
— Идите сюда… — сказала она и повела меня в гостиную, к бюро, на котором стояла мертвая человеческая голова: желтая кость, неприятная усмешка челюстей и ряд запломбированных зубов.
— Чей он? — спросил я.
— На этой основе держалось когда-то лицо, что до сих пор причиняет боль вашему сердцу.
— Бесси! — вскрикнул я, схватив в руки череп.
— Да, это череп Бесси, — тихо отозвалась Глэдис.
Я посмотрел на нее.
— Я нарочно извлекла из могилы эту мертвую голову моей бабушки и хранила ее здесь, чтобы показать вам.
— Спасибо! Теперь я сознаю, что ее нет… Так вот что я любил, — и я поставил череп обратно.
— Не это вы любили, — ответила Глэдис. — Вы любили жизнь, а кости это только, так сказать, железный каркас, на котором держатся стены дома.
— Это меня мало утешает… Если я и любил в ней жизнь, ее уже давно нет, все сгнило и пропало.
— Вот как? а еще студент медицины! Разве жизнь гибнет? Не являетесь ли вы продолжением миллионов своих прадедов из прошлого? Что эти кости? Не более чем раковина, где когда-то сидела улитка. Эти известковые скорлупы остаются пустыми, а жизнь продолжается
— Значит, Бесси живет в вас? — воскликнул я, глядя на Глэдис.
— Живет, — ответила она.
Я посмотрел на нее; грусть наполнила мое сердце. Я быстро вышел из библиотеки и упал на диван.
Лица Бесси и Глэдис сливались в моем воображении… Зачем меня вернули к жизни? Чтобы я снова страдал?
А Глэдис словно не понимала или притворялась, будто не понимает, что со мной творится. Войдя в кабинет, она спросила:
— Что вы собираетесь делать после обеда?
— Первым делом, посоветуйте мне, как быть с жильем.
— Вы можете жить у нас, — перебила она меня.
Нет! Я не хотел.
Глэдис стала убеждать меня остаться у них. И когда увидела, что все ее уговоры напрасны, сказала:
— Хорошо. Папа отведет вас на заседание «уличного комитета».
Ее отец отдыхал после долгого путешествия на самолете из прерий. Когда он встал, Глэдис сообщила ему о моем желании найти жилье, и старик тотчас согласился сопроводить меня в комитет. Я красноречиво поблагодарил докторшу за всю ее доброту, но заметил, что в отношении возвращения к жизни предпочел бы вовсе не воскресать…
В ответ она только взглянула мне в глаза таким печальным взором, словно хотела сказать: «Зачем ты меня мучаешь?» и вслух добавила:
— Надеюсь, что вы, Пит, не забудете дорогу к нашему дому.
Конечно же, я обещал заходить. Но для себя решил спрятаться где-нибудь так, чтобы больше с ней не встречаться. У двери, где мы прощались, стояло большое зеркало, отражавшее ее красоту и мою жалкую фигуру.
«Нет, ты не сделаешь из меня игрушку, как твоя бабушка Бесси», — думал я, направляясь с ее отцом в комитет.
Комитет находился в нескольких кварталах от дома Глэдис. Там мы встретили трех старших товарищей.
Отец Глэдис рассказал им, что я желал бы найти жилье и работу.
Меня спросили, где поставить мне дом и какие у меня на этот счет предпочтения. Я о собственном доме еще не мечтал.
— Пока что вы можете жить в любом клубе нашей молодежи.
Как я узнал, многие неженатые юноши и парни любили жить в общежитиях при домах, где находились клубы их товариществ.
Я попросил указать мне клуб студентов медицины.
В клубе жили две сотни молодых людей. Каждый имел отдельную комнату; очень близкие друзья жили вместе. Спальни располагались наверху, а внизу были научные залы, библиотека, химическая лаборатория, зал для физических упражнений и бассейн для купания.
До клуба я добрался уже самостоятельно. Когда вошел внутрь, ребята поприветствовали меня радостными восклицаниями и своими студенческими песнями и шутками. Молодежь как молодежь! Через несколько минут у меня уже появился закадычный друг; звался он Джоб Веригин. Он был потомком одного из давних руководителей духоборов. Лицо и атлетическая осанка выдавали его происхождение, но его канадский английский был безупречен. Позднее я узнал, что он хорошо знал и русский язык, традиционно использовавшийся в его семье, как и среди других потомков духоборов, навсегда оставшихся жить в Канаде.