Когда взошло солнце
Шрифт:
Старый Колман снизил скорость, и мы спустились ниже. Теперь мы видели огромные стада домашнего и дикого скота, табуны лошадей, отары овец.
— Вы ведь говорили, что скот не выращиваете? — спросил я.
— Они свободны, — ответил отец Глэдис.
— Как так «свободны»?
— Эти горы и восточную часть Альберты, уходящую на юг к Монтане, мы уступили нашим бывшим четвероногим рабам.
— А вы не боитесь, что орды животных вторгнутся на поля и уничтожат посевы?
— Земледельческий район у нас очень хорошо защищен, соколик! — ответил товарищ Колман. — До
Мы обедали в Калгари. Город был полуразрушен. Там, кроме станции для случайных путешественников, не осталось ничего.
Из Калгари мы отправились в Саскатун. В 50 милях к востоку от Калгари мы перелетели через то самое проволочное ограждение и вдруг увидели бескрайние поля, зеленевшие, как самоцветный изумруд.
— Хороший урожай! Хороший урожай! — восклицал старый фермер.
Кое-где на полях стояли аккуратные фермы. Под навесами располагались машины.
— Во время жатвы мы будем жить с тобой в такой хижине, — шепнула Глэдис, прижимаясь ко мне.
— Вот и Саскатун! — показал вперед Колман.
— Что-то не похоже на Саскатун, — засомневался я. — Откуда взялись стены и башни, что перегораживают всю долину?
— Так это же наши элеваторы. Это наши кладовые, снабжающие целые страны.
Я вспомнил, что в мое время к северу, востоку и западу от Саскатуна, как трудолюбивые бобры, обрабатывали землю сотни тысяч украинских фермеров.
— А как вы сейчас относитесь к языку?
Я узнал, что они смотрят на язык, как на способ общения и достижения взаимопонимания между людьми; ни один язык не имеет предпочтения перед другим, и все дети еще за школьной партой учат несколько языков.
— Мы обмениваемся детьми. Англичане берут к себе немецких, французских, японских, украинских и прочих детей и взамен отдают своих. В детстве моя Глэдис провела три года в Киеве в одной украинской семье.
— Ти вміеш по-украінському? — глянул я на Глэдис.
— Вмію, — ответила она на нашем языке.
Это стало для меня приятной неожиданностью. Я начал расспрашивать ее об Украине. Она сказала, что там, как и в Канаде, царят коллективизм, порядок, благополучие и счастье. А веселый украинский народ поет над Днепром свои чудесные песни.
Мы прилетели в Саскатун. В городе находилась главная квартира земледельческого комитета, и старый Колман собирался остаться здесь.
Саскатун, этот красавец прерий, сохранился лучше Калгари и был почти такой же, как в мое время, разве что улицы были красиво заасфальтированы, а небольшие деревца вдоль тротуаров превратились теперь в высоченные деревья. Магазины на Второй авеню и близлежащих улицах исчезли, а их место заняли летние кухни и ресторации для жнецов.
Мы остановились в гостинице «Оуэн» и как раз попали на ужин. За столами сидели две сотни студентов-агрономов и несколько товарищей из Англии и Луизианы, приехавших за пшеницей.
Студенты приветствовали своего старого
— Что такое?
— А вы забыли? Это светят наши искусственные солнца, — отвечал товарищ Колман.
Действительно, на востоке словно сияло несколько лун.
Мне объяснили, что искусственные солнца передвигаются на проводах, поднятых на пять тысяч футов над полями.
С утра 15 июня мы с Глэдис сели в самолет и вместе с несколькими самолетами из Саскатуна вылетели в сторону края индейцев-черноногих.
И вот перед нашими глазами заблестели серебряные вершины Скалистых гор. Горы необозримой стеной уходили на юг, а вдоль этой стены простиралась ровная как стол прерия, теряясь на востоке где-то за бывшим Летбриджем.
А вот и Маклауд, словно зеленый кустик на этом пространстве. За Маклаудом чернеет какая-то колоссальная, чуть ли не вровень с вершинами гор башня. Издалека я не мог ее достаточно хорошо разглядеть.
— Это памятник пионерам Запада, — объясняет Глэдис.
Теперь я видел, что вокруг центральной фигуры стояли какие-то статуи поменьше, а еще дальше чернело строение, похожее на древний амфитеатр греческих олимпийских игр.
— Там проходит наш «июньский праздник», — проговорила Глэдис.
Я оглядел небо. Словно журавли, тянулись с востока, юга и запада многочисленные самолеты; подобно огромным кондорам, подлетали большие воздушные корабли; и все направлялись в Маклауд.
Мы подлетели ближе. Внизу собрались уже тысячи людей. Глэдис повернула самолет к изваянию и мы облетели вокруг него.
Статуя изображала мать, сидящую на снопах с двумя детьми — мальчиком и девочкой — на руках. Вокруг располагались фигуры поменьше: тут индеец, догоняющий зубра, там охотники Гудзонской компании ставят свой форт, здесь рабочие кладут рельсы первой железной дороги. Идут эмигранты с узлами и чемоданами (британцы, скандинавы и украинцы), все в своих национальных нарядах; вот пионер взрывает плугом первый ломоть дикой прерии, а вот уже пришли в движение огромные комбайны и молотилки.
Наш самолет сел на землю.
Вокруг нас тысячи и тысячи гостей. Все молодые, веселые, радостные. Только что недалеко от амфитеатра моего Джоба обвенчали с Ласси. Они тоже были помолвлены.
Потом начались игры: бег наперегонки, демонстрация силы, пение, декламация новых стихов. (Для пения или декламации некоторые использовали мегалофон, чтобы их слышали все собравшиеся.) Но американцы оставались американцами — любят они показать что-нибудь грандиозное. Таков был балет с десятью тысячами танцоров, затем негритянский хор в пятнадцать тысяч душ. Этот хор пел песенку с берегов Миссисипи; и казалось в ту минуту, что плывешь в лодке по широкой реке и слышишь пение давешнего раба. Затем выступали скульпторы, художники, актеры, изобретатели машин и другие — девушки и юноши.