Когда я думаю о Блоке…

«Кто вы, Александр Александрович?.. Перед гибелью, перед смертью, Россия сосредоточила на вас все свои самые страшные лучи, – и вы за неё, во имя её, как бы образом её сгораете. Что мы можем? Что могу я, любя вас? Потушить – не можем, а если и могли бы, права не имеем: таково ваше высокое избрание – гореть. Ничем, ничем помочь вам нельзя».

«Саша был в то время действительно очень хорош. Красота его черт в соединении с матовым цветом лица, блистающей свежестью ещё более оттенялась пышными золотыми кудрями. Светлые глаза, уже подёрнутые мечтательной грустью, по временам сияли чисто детским весельем. Держался он очень прямо и был несколько неподвижен, особенно в обществе старших. На многих портретах он кажется брюнетом, на самом же деле он был настоящий блондин с очень белой кожей и зеленоватыми глазами. Его брови и длинные ресницы были того же цвета, как волосы, которые с годами значительно потемнели и приняли пепельный оттенок. Прибавлю, что облик его был исполнен врождённого изящества и благородства и вполне соответствовал его духовному содержанию и характеру».

«Этот мальчик, кудрявый, нежный и поэтический, этот баловень и капризник, такой восхитительный в хорошие минуты и такой невыносимый и тяжёлый в дурные – составляет наше (с матерью – Д. М.) мучение и радость. Тётка поэта пишет это не о ребёнке, а о юноше, даже молодом человеке. Ему 23 года, а в дневниках М. А. Бекетова называет его „дитя“, „детка“; у него „головёнка“, „личико“; он „шалил“. Все мемуаристы пишут о „холодной“ внешности Блока. Точнее всех – Любовь Дмитриевна: „Холодом овеяны светлые глаза с бледными ресницами, не оттенённые слабо намеченными бровями“. Юный Блок держал себя „под актёра“ (Далматова), смотрел на окружающих свысока, аффектированно курил. „В разговоре вставлял при каждом случае фразу: O, yes, mein Kind“. Он был фатоватым, но ловким кавалером: „Фат с рыбьим темпераментом и глазами“, – скажет в минуту раздражения Любовь Дмитриевна. В нём был „такой же источник радости и света, как и отчаяния и пессимизма“ (Л. Д. Блок). Когда в марте 1900 года Любовь Дмитриевна встретится с ним в театре, то „это был уже совсем другой Блок. Проще, мягче, серьёзней… В отношении со мной – почти не скрываемая почтительная нежность и покорность“».

«О день роковой для Блока и для меня. Как прост он был и ясен! После обеда, который в деревне у нас кончался около двух часов, поднялась я в свою комнату во втором этаже и только что собралась сесть за письмо – слышу рысь верховой лошади. Уже зная бессознательно, что это Саша Бекетов из Шахматова, подхожу к окну. Меж листьев сирени мелькает белый конь, да невидимо звенят по каменному полу террасы быстрые, твёрдые, решительные шаги. Сердце бьётся тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас, и слышу звонкий шаг входившего в мою жизнь.

Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собою. И было нам 16 и 17 лет».

«Никогда, ни в каком девичьем лице я не видела такого выражения невинности, какое было у неё. Это полудетское, чуть скуластое, красивое по чертам лицо было прекрасно. А его лицо – это лицо человека, увидевшего небесное видение. И я поняла: дальше могла быть целая жизнь трагических и непоправимых ошибок, падений, страданий, но незабвенно было для поэта единственное – то, что когда-то открылось ему в этой девочке».

«В тот весенний день я увидел человека роста значительно выше среднего; я сказал бы: высокого роста, если бы не широкие плечи и не крепкая грудь атлета. Гордо, свободно и легко поднятая голова, стройный стан, лёгкая и твёрдая поступь. Лицо, озарённое из глубины, бледно-твёрдые и нежные – зеленоватых, с оттенком северного неба, глаз. Волосы слегка вьющиеся, не длинные и не короткие, светло-орехового оттенка. Под ними – лоб широкий и смуглый, как бы опалённый заревом мысли, с поперечной линией, идущей посредине. Нос прямой, крупный, несколько удлинённый. Очертания рта твёрдые и нежные – и в уголках его едва заметные в то время складки. Взгляд спокойный и внимательный, остро и глубоко западающий в душу. В матовой окраске лица, как бы изваянного из воска, странное в гармоничности своей сочетание юношеской свежести с какою-то изначальной древностью. Такие глаза, такие лики, страстно-бесстрастные, – на древних иконах; такие профили, прямые и чёткие, – на уцелевших медалях античной Эпохи. В сочетании прекрасного лица со статною фигурой, облечённой в будничный наряд современности – тёмный пиджачный костюм с чёрным бантом под стоячим воротником – что-то говорящее о нерусском севере, может быть – о холодной и таинственной Скандинавии».