Когда я снова стану маленьким
Шрифт:
Например, в такой вот день первого снега я во время урока хлопну вдруг в ладоши и скажу:
— А ну-ка, запомните, о чем вы думаете в эту минуту. Кто не хочет, может не говорить. Только по желанию.
В первый раз это не удастся. Но я буду часто так делать, — как только замечу, что класс не слушает.
Стану спрашивать всех по очереди:
— Ты о чем думал? А ты о чем?
Если кто-нибудь скажет, что он думал об уроке, я спрошу:
— А не выдумываешь?
Если кто-нибудь улыбнется и я увижу, что ему не хочется говорить почему, предложу:
— Не хочешь при всех, тогда скажи на ухо, или я запишу
— Зачем это вам?
Я отвечу:
— Хочу написать книжку о школе. Многие пишут книги о школе. И все чаще вводится что-нибудь новое, чтобы лучше было и ребятам и учителям. Не увеличить ли зимой перемены? Не устают ли ученики скорее в хорошую погоду? Вы вот окончите школу и уйдете, а мы всю жизнь ходим в школу.
И они удивятся, потому что им и в голову не приходило, что учитель тоже ходит в школу и проводит здесь, в классе, много часов. Мы будем говорить о том, кто бы что хотел изменить. Я скажу, что у учителей чаще всего нервы плохие и болит горло. И объясню почему.
А потом, когда уже каждый искренне скажет, о чем он думает на уроке, я пошучу:
— А теперь всем, кто был невнимателен, я поставлю кол.
— Какой хитрый! А я скажу:
— Нехорошо говорить, что учитель хитрый. А они:
— Почему?
Я объясню. И опять:
— Ну, что же, значит, поставить кол тем, кто думал об уроке? Правильно?
Одни закричат:
— Да, да! А другие:
— За что? Мы были внимательны!
— Нет, невнимательны.
— Почему?
— Да потому, что сегодня выпал первый снег, а вы на него и внимания не обращаете. Значит, вы невнимательны.
— Ну, снег это не урок!
— Так, может быть, сегодня колов не ставить?
— Сегодня не ставить и никогда не ставить!
— Без колов не обойдешься…
— Проклятый колище!
— Влепить кол — тоже радости мало. Учитель и сам любит пятерки ставить.
— Так пусть и ставит всегда одни пятерки!
— А можно так?
— Ну, нет!
Так мы и будем подтрунивать друг над другом до самого звонка.
И подумать только, как это странно! Я хотел стать ребенком, а теперь думаю о том, что я буду делать, когда вырасту. Видно, и детям, и взрослым не так уж хорошо. У тех свои заботы и печали, у этих — свои.
А не могло ли быть так, чтобы человек становился то большим, то снова маленьким? Как зима и лето, день и ночь, сон и бодрствование. И если бы так было все время, то никто бы даже и не удивлялся. Только дети и взрослые лучше понимали бы друг друга.
На перемене шла уже более спокойная игра. Мы сговорились, кто с кем. И снег был уже утоптан: труднее снежки лепить. Некоторые, правда, пробовали. Но больше играли в лошадки. Один мальчик сзади — кучер, а два впереди лошади. И вереницей, упряжка за упряжкой, будто бы это пожарная команда, артиллерия или санный поезд на масленицу. Каждый по-своему думает, но все бегаем наперегонки: у кого лучше лошади или машина.
Кто сам не играет, ничего не понимает. Важно не только то, что бегаешь, а еще и то, что делается в самом человеке. Играть в карты — это значит бросать бумажки, в шахматы — деревяшки передвигать. Танец — это топтание по кругу. А про остальное знает только тот, кто сам играет или танцует.
Нельзя смотреть на игру свысока, мешать играющий, нельзя резко прерывать игру, навязывать неприятного товарища.
Если я
Когда я пожарник, я пристально смотрю вдаль: нет ли где дыма, и спешу, но совсем по-другому, чем когда несусь с пушкой на позицию. Перед пожарниками все расступаются, а артиллерию враг берет на прицел. Я недоверчиво оглядываюсь по сторонам, чтобы не попасть в засаду. А не просто ношусь как дурак.
И еще важно набегаться про запас, ведь опять целый час сидеть за партой.
Наконец уроки кончились. Домой.
Иду я, а Манек меня догоняет.
— Я тебя в школе искал, — говорит. Идем рядом. А он спрашивает:
— Может быть, ты со мной не хочешь ходить? Другой и не спросил бы. Я говорю:
— Конечно, хочу.
Он посмотрел на меня внимательно: может быть, я это только так говорю? Мы улыбнулись.
— Давай наперегонки с трамваем?
— Да ну, каждый день наперегонки… Я уже на переменке набегался.
Мы остановились перед витриной.
— Гляди, какие красивые циркули! Видишь, вот это надо вставлять, когда хочешь начертить большой круг. А это для туши. Как ты думаешь, сколько стоит такой циркуль? Ты хотел бы такой? Гляди, золотые чернила! Гляди, какая маленькая чернильница, дорожная. Мне надо купить кисточку, только не здесь. Франковский купил на углу, и она у него уже месяц, а у моей сразу все волосы вылезли. Такое мошенничество. Ты бы что выбрал с витрины, если бы тебе позволили? Если бы только одну вещь позволили? Я бы — циркуль и вот этого негритенка.
— Это две вещи!..
— Ну, тогда один циркуль…
В соседнем магазине мы выбираем по большой плитке шоколада на тот случай, если бы нам позволили.
Потом он выбрал для мамы вазу с цветами, а я куклу для Иренки.
На витрине ювелира рядом с драгоценными брошками и кольцами лежат часы. Мы не жадные. Запасаемся часами. Долго советуемся, какие лучше, ручные или карманные с цепочкой.
Потому что мы, дети, отличаемся от вас, взрослых. Мы всегда готовы обменять вещь более дорогую на ту, которую нам хотелось бы иметь. Если бы вы вникли во все детали наших торговых операций, вы узнали бы, что и жульничество у нас выглядит совершенно иначе.
Когда я был ребенком в первый раз, мне подарили однажды коньки. Тогда коньки были еще редкостным подарком, ценным. Ну, а я обменял их на круглый пенал из вишневого дерева, с мопсиком. Мопсик был без глаза, но очень славный. Пенал нужен каждый день, а коньки только иногда, а зима как раз была теплая, и льда не было. Когда об этом узнали дома, мне здорово досталось. Пришлось отдать пенал. Мне было очень стыдно. Ведь раз коньки мои — значит, я имею право делать с ними, что хочу. Кому какое дело, если мне больше нравится пенал из пахучего дерева со слепым мопсиком? И вовсе никто меня не обманывал, я знал, что коньки дороже, но мне хотелось такой пенал. А разве путешественник в пустыне не отдаст мешок с жемчугом за кувшин воды?