Когда я вгляделся в твои черты
Шрифт:
– Мне он тоже ничего такого не говорил, - произнесла Микаса.
– В какой-то момент… даже не могу точно вспомнить, сколько нам было лет, но я стала чувствовать странную вещь: что Эрен вроде бы открытая книга, в которой можно прочитать любой жест и взгляд, но в то же время понимаешь, что его совершенно невозможно объять, особенно, когда он выкидывает что-нибудь неожиданное.
– Согласен с тобой. Но до того его откровения я не зацикливался на этом чувстве, а теперь понимаю, что ты имеешь в виду.
Синхронно вздохнув, оба замолчали и уставились в окно, на падающий
– Кстати, помимо мозгоправа, Эрен вместе с Райнером стал в качалку ходить. Но не в такую, в какой Порко вечно пафосные фоточки с голым торсом делает, а в какое-то древнее, как моя бабуля, здание из красного кирпича на углу проспекта Техников. Там в семидесятых годах боксёрские матчи проводились, атмосферное местечко, короче: суровые мужики с каменными рожами тягают штанги, колотят по грушам и друг по другу.
– Ему полезно иногда выпустить пар, - заметила Микаса, и в воспоминаниях тотчас вспыхнули распухшее от ссадин лицо отчима и окровавленные руки Эрена, подносящие ко рту сигарету.
– Они там познакомились с одной богатенькой девахой, которая из протестных чувств ходит в эту мужицкую берлогу: учит наших бездарей рукопашному бою. А ещё выяснилось, что она давняя приятельница твоего бывшего!
– Джордана?
– Ага. Но они вроде не близки, у них просто предки со школы дружат, вот и общаются.
– Хах, у Джордана много друзей. Не все ж знают, каким он может быть козлом при куче очевидных достоинств. Хотя я уже даже не злюсь, он стал мне абсолютно безразличен.
– Но, как видно, не Эрену. Потому что та девчонка пригласила их с Райнером к себе гости в числе прочих приятелей, а наш дурень накидался и в запоздалом режиме «поправил» лицо Хоуку за то, как он с тобой обошёлся.
– Вот придурок, вечно лезет из-за меня в драку!
– огрызнулась Микаса и недовольно покачала головой. Она не хотела себе признаваться, но ей было приятно, что Эрен навалял Джордану.
– Хоть какая-то стабильность!
– И Армин заливисто рассмеялся.
Микаса молилась о скором приближении весны, загоняя себя всё глубже в тиски бесконечных дополнительных занятий и самообразования. Она даже принялась с усердием учить родной язык Дементьева, воображая, как сумеет угодить ему этим. Он присылал ей деньги и длинные сообщения о том, как проходят его дни в Петербурге, о надоевшем мокром снеге и частых простудах, о проблемах в местном филиале своей компании, о том, как он хочет вернуться и наконец-то снова держать её за руку во время их долгих прогулок.
Микаса молилась о скором приближении весны.
«Когда Вадим Александрович вернётся, мои терзания закончатся. Мне просто нечем заняться», - думала она, засыпая за партой от жуткой усталости и слушая, как позади неё Эрен перешёптывался с Армином.
Иногда Микаса ловила на себе неопределённый взгляд Эрена, пытаясь угадать в нём презрение или печаль. Зато она ясно видела в этом взгляде изувеченное и разграбленное прошлое, где кирпичик за кирпичиком уничтожалась их близость, гибли в муках откровенные разговоры и
«Однажды я стану хорошей. Совсем-совсем. Когда перестану думать о тебе. Вот завтра так и сделаю. Обязательно сделаю», - осыпала она себя, как несдержанными поцелуями Эрена, лживыми клятвами и углубляла ласки за запертой дверью своей спальни. Из-под прижатой к губами ладони рвались наружу бесстыдные сладостные всхлипы, насмешливо и дико раздирали кожу пальцев навстречу свободе. Свободе от самой Микасы. «Смотри на меня!
– приказывала она картинкам, пляшущим под прикрытыми дрожащими веками.
– Притронься! Возьми!.. Не так. Не так нежно, как обычно: возьми грубо и собственнически! Другого я не заслуживаю».
Микаса молилась о скором приближении весны.
Её «избавитель» явился с щедрыми дарами. Как и обещал, Дементьев купил семье Микасы новый дом в приличном районе города, недалеко от школы. Вместе они ходили покупать дорогую мебель, бытовую технику, выбирали обои и ковры. Радость в глазах матери ненадолго затмевала чувство вины: «Я всё сделала правильно. Пусть я предала, но оно стоило того. Однажды я всё забуду. И обязательно стану хорошей! Непременно завтра. Завтра…»
Развешивая шторы тёплым майским днём, Микаса любовалась цветением яблонь из открытого окна и представляла себе будущее, полное путешествий и роскоши. Ничто не помешает ей упиваться своей победой. Внизу, у пешеходного перехода, загорелся красный свет, автомобили рванули вперёд: иномарки обгоняли допотопные элдийские рухляди, ставшие изюминкой парадизского автопрома из-за случившейся год назад внезапной волны любви американцев к их экзотической старомодности. Микаса наблюдала за бурным течением машин, пока её взгляд не упал на человека, идущего по тротуару вдоль домов.
Она всегда узнавала его походку ещё издалека.
Тёмная макушка подплыла к пешеходному переходу, широкая ладонь прижалась ко лбу козырьком. Микаса сглотнула ком в горле и сдвинула вбок только что закреплённую на карнизе штору. Ей захотелось быть рядом с ним, идти по цветущим улицам и вдыхать полной грудью свою невозможную любовь. Эрен чуть развернулся и с воодушевлением посмотрел на белую шапку одной из яблонь. Микаса прижала к груди кулачок: «Продала… Продала, продала тебя! За этот чёртов дом. Продала за грёбаные дорогие тряпки! За гнусные фантазии о богатой, сытой жизни. Хорошо, что ты вовремя избавился от омерзительной меня».
Её взгляд упал на чугунную оградку под окном, на пикообразные балясины?{?}[фигурный столбик, ряд из которых составляет балюстраду.], покрытые чёрным лаком, сверкающим на солнце.
«Ты больше не будешь с ним дружить, ты больше не сможешь его любить. Это моё условие — моя цена».
В ушах Микасы раздался призрачный хруст вспоротой грудной клетки, налетевшей на блестящие чугунные колья. Зажёгся зелёный свет, и Эрен двинулся на другую сторону улицы. Голова Аккерман сделалась ватной и невесомой — покинутой всеми мыслями.