Когда я вгляделся в твои черты
Шрифт:
– Могла бы не корчить рожу, а сама починить то, что разбила, - тихо произнёс Жан, в упор глядя на неё.
– Ничего я не корчила!
– принялась обороняться Микаса.
– И причём тут вообще он? Я просто расстроилась, что они пошли заниматься какой-то фигнёй, вместо того, чтобы продолжать болтать всем вместе.
– Знаешь, сегодня тот редкий удобный случай, когда можно исправить всё дерьмо и сделать это правильно. Ты ведь будешь жалеть, - мягко добавил Кирштайн.
– Я ни о чём не жалею. И не буду.
Она сказала это назло ему. Назло самой себе. И
Никто из девушек не хотел целоваться с Эреном в губы: они отнекивались, смеялись и припадали к его щекам, лишь бы не допустить большей близости. Зато охотно бросались на шею Райнера и играющего уже по второму кругу Порко.
– Да с тобой целоваться, наверное, всё равно что пепельницу облизывать!
– со смешком предположила русоволосая девушка с ярким макияжем.
– Да и хрен с ним!
– беззлобно ответил Эрен, прокручивая бутылку.
– Меньше шансов подцепить герпес.
Достал из кармана брюк сигареты и показательно закурил. В это мгновение Микаса как никогда отчётливо увидела в нём безразличие ко всему происходящему и с грустью подумала, как это несвойственно ему. Закрытый и нечитаемый - неужели он останется таким навсегда? Из-за неё. Оставив друзей, спряталась на кухне. Прижалась спиной к двери, ведущей на балкон, и погрузилась в свои безрадостные мысли, словно не имела права продолжать участвовать в празднике.
Вслед за ней в кухню вошёл Эрен и замер перед холодильником, будто собирался взять оттуда что-то, но передумал. Повесил голову и издал ту же самую усмешку, которую Микаса больше не могла разгадать. Она вновь натянула маску пренебрежения.
– Ты ненавидишь меня?
– В его голосе треснул лёд.
– А?
– Мне так осточертела эта вечеринка. Осточертело прятаться по углам. Осточертело твоё надутое равнодушие.
К Микасе приблизилась тень - вовсе не Эрен, заключила её в ловушку прижатых к двери по обе стороны рук. Инстинктивно поджав плечи, Микаса крепче прильнула к стеклу, и первобытный страх отчаянно кричал ей, что дальше некуда отступать, что она в западне. Эрен часто задышал и уткнулся лбом в дверь, подле шеи Микасы, не касаясь её, и опустил вниз одну руку, милосердно предоставив ей путь для бегства. Она чувствовала кожей мягкие кончики его волос, вдыхала призрак дыма дурацких яблочных сигарет, которые никто, кроме него и Райнера, не курил, и поняла, что выдумала угрозу, исходящую от Эрена. Микаса не шелохнулась.
– Я как увидел тебя сегодня, всё никак не мог перестать думать о том, сколько же в этих грёбаных апартаментах свободных спален. В одной из них я мог бы укрыться с тобой - как прошлым летом! И позабыть о кошмарах, которыми я напитал свою упёртую башку. Мне так хочется забыться. Так хочется снова жить.
– Он потянулся губами к её шее, но через силу одёрнул себя и шумно выдохнул, ёрзнул лбом по холодному стеклу.
Микаса наконец повернулась к нему. Собственное тело показалось ей сплошной сердечной мышцей, без устали качающей по венам кровь.
– Неужели теперь я настолько свободен и легко могу сказать вслух, что без тебя моя жизнь была бы
– Хотя, может быть, стоило сказать, что это я позволю тебе сделать со мной всё, что пожелаешь. Мне ничего не жалко. Скажи, ты хочешь?
«Я хочу обнять тебя!»
Ногти Микасы безжалостно впились в ладонь, а по внутренней стороне бедра опускалась капля вязкой влаги.
«Но если обниму, если пойду с тобой, то перечеркну всё, чего добилась. Мы займёмся любовью, а что потом? Те же сомнения, та же неуверенность… Даже если бы я не сомневалась, всё равно поворачивать назад уже поздно. Лучше бы я в самом деле тогда шагнула из клятого окна!»
– Не надо, - против собственной воли прошептала Микаса.
– Оставь это.
Эрен молча отступил, отрезвляюще тряхнул головой и вышел из кухни.
С того вечера он больше ни разу с ней не заговорил.
***
Восемь месяцев плотной психотерапии и приёма антидепрессантов понемногу начали давать плоды. К концу весны к Эрену пришло осознание, что он слишком долго убегал от тех, кого любил, в погоне за исцелением и перерождением. Вместо визитов к госпоже Шпигель он занимался волонтёрскими поездками в другие страны и смог ненадолго ощутить себя вырвавшейся из клетки птицей. Но майское цветение вернуло ему ясность мыслей, заставило вспомнить всё, что было дорого.
Он наконец-то снова мог желать. И Эрен желал свою Микасу.
Было слишком поздно возобновлять борьбу за неё. Да и был ли у него вообще удобный момент до весенней вечеринки? Эрен не питал пустых надежд, когда предложил Микасе остаться с ним. Он был готов к отказу, но не простил бы себе, если бы не попробовал в последний раз. Теперь можно было ставить точку. Он не говорил себе, что отрекается от неё, но был готов двигаться дальше без Микасы.
Когда свежим ранним утром он появился на пороге дома госпожи Шпигель, она разрыдалась, и Эрен рухнул перед ней на пол, положив голову на немощные старушечьи колени, укрытые клетчатым пледом. Она по-матерински гладила его волосы и что-то причитала: он не мог разобрать ни слова из-за шума собственных ребяческих всхлипов.
– Мне так недоставало тебя, мой дорогой дружочек, - приговаривала она, и от звука её бархатного голоса в груди становилось горячо и горько.
– Я не мог посмотреть вам в глаза.
– Отчего же не мог? Что с тобой случилось?
– Не смогу объяснить. Но я стал считать себя ужасным человеком, и не хотел испачкать вас своей грязью. Только не вас…
– Ты последний, кого я назову ужасным человеком. И не представляю, что заставило тебя так низко думать о себе.
– У меня есть причина. Одна, и огромная. Пожалуй, необъятная. Я почти никому не могу о ней рассказать.
– Эрен медленно отстранился и поднялся с пола, утерев раскрасневшееся лицо.
– Но я решил жить дальше. И хочу видеться с вами: хочу вернуть себе опору. Я тоже очень скучал. Простите меня, Грета.