Когда закончится война
Шрифт:
Внезапно Тихон хватает меня за предплечье и тянет к обочине. Не успеваю возмутиться, как он закрывает мне ладонью рот и шепчет:
– Молчи и не двигайся.
Мы сидим в мокром от росы кусте. Осторожно выглядываю из-за его плеча и вижу, что этот высокий мужчина в форме как раз идет в нашу сторону. Его тело теперь наполовину повернуто к нам, и я могу разглядеть его, оставаясь незамеченной. У мужчины немного вытянутое лицо с правильными чертами лица. Ну, возможно, нос чуть длинноват. Светлые усы и такие же светлые, слегка волнистые волосы.
Тихон рядом со мной смачно ругается и с неприязнью смотрит в лицо фрицу. Его светлые голубые глаза будто посерели, зрачки сузились. В них полыхает ненависть.
И тут за спиной немца я замечаю долговязого рыжего мальчишку. Его маленькие глазки, такие же, как и у фашиста, бегают, рыская в поисках чего-то, а белая длинная ладонь постоянно приглаживает и без того гладко прилизанные рыжие волосы. На вид ему лет девятнадцать. Всеми своими ужимками он тут же напомнил мне Лидку. Наверно, примерно так выглядела бы мужская версия этой рыжей вредины.
– Ти мне дольжен курку, - гавкает немец, обращаясь к парню. Они остановились на обочине дороги и разговаривают вполголоса, изредка оборачиваясь по сторонам.
– Дык нету, - заискивающе заглядывая в глаза немцу, разводит руками рыжий.
– А это пльохо, - тявкнул фриц и прибавил: - Для тьебя пльохо.
Рыжий сразу весь как-то неестественно выпрямился и забормотал, еще быстрее бегая глазами:
– Да ведь... Можно ведь всегда договориться. Я же не сказал, что ничего нет, я сказал, что нет кур... Герр, постойте тут!
Парень пулей мчится к крайнему дому и исчезает за дверью. Через какое-то время он появляется, держа в руке сверток.
– Вот, для вас, - угодливо протягивает сверток немцу рыжий.
– Возьмите и оставайтесь довольны.
Фриц разворачивает сверток и с удовольствием причмокивает губами.
– Хорощь...
– говорит он с присвистом и кладет сверток в сумку.
– До скорого!
Немец приглаживает большим пальцем свои тараканьи усы и направляется к стоящему невдалеке мотоциклу. Рыжий заискивающе кивает ему головой. Стоит только фрицу скрыться за углом, долговязый парень поворачивается и с кислой миной идет в дом.
– Салом, значит, немцев кормит, - с презрением выплевывает Тихон, медленно поднимаясь из своего укрытия.
Я встаю вслед за ним, но тут же снова чуть не падаю обратно в куст. Моя штанина зацепилась за какую-то ветку. Пытаюсь освободиться, но в итоге своих стараний просто-напросто оставляю на кусте изрядный клочок джинс.
Злюсь на себя, и уже было открываю рот, чтобы обругать этот треклятый куст, но вдруг натыкаюсь на взгляд Тихона. Он смотрит на меня с ясно читающимся недовольством на лице. Понимаю, что и так наделала много шума, и поэтому ограничиваюсь лишь вопросом:
– Кто это?
Тихон кидает полный ненависти взгляд на его дом и отвечает:
– Это Генка, тот еще проходимец.
Тихон поправляет
– А я сразу поняла, что он мерзавец. У него на роже это написано, - зачем-то говорю я, стряхивая с волос мокрые капли.
Тихон оборачивается и смотрит на меня с одобрением.
– Его отец от войны отмазал, - вполголоса рассказывает мне Тихон, когда мы проходим мимо этого дома.
– Нет, вообще-то, на фронт он уходил, но и недели не прошло, как он вернулся. У нас в Листеневке бабы говорили, что у него контузия. Да бабам лишь бы языком потрепать.
– А я с ними согласна, - перебиваю я Тихона.
– Он по жизни, видать, хорошо контуженный. С рождения.
Тихон усмехается, глядя на меня сверху вниз, и продолжает:
– А папаша его - предатель последний. Своего товарища в плен фашистам сдал, угробил друга. А сам вскоре к фашистам переметнулся. И сын весь в него пошел.
Тихон по своей привычке фыркает, но молчит.
Проходим мимо Генкиного дома и сворачиваем на тропинку в лес, срезая путь до реки. И уж вот тут появляются самые разные звуки. Сразу чувствуется бурно кипящая лесная жизнь. Где-то надо мной раздаются голоса птиц. И вокруг слышится какой-то шорох и треск.
Вдыхаю в грудь воздух и чувствую аромат каких-то трав. Лес, кстати, смешанный. А дышится так легко, как в сосновом.
– А я ведь тоже на фронте был, - неожиданно говорит Тихон.
– Я себе год приписал - и в добровольцы. Но меня отцов комбат узнал и домой отправил. Я же тайком туда сбежал. Тогда я в лес к партизанам ушел. Они место для лагеря искали, а я эти леса как свои пять пальцев знаю, - Тихон улыбается, наверно, вспомнив что-то хорошее.
Поймав мой недоверчивый взгляд, мальчишка смеется и поясняет:
– У меня отец заядлый охотник. Все леса эти вдоль и поперек исходил. Ну, и я с ним заодно.
Вижу, как у него между бровей появилась складка. Тихон идет молча, засунув руки в карманы. На плече у него болтается пустая сумка.
– А что этот немец здесь делал?
– задаю я интересующий меня вопрос.
Тихон вздрагивает от звука моего голоса. Смотрит на меня пару секунд, словно не может собраться с мыслями. Наконец, говорит:
– Так их тут сейчас много. По домам ходят, собирают себе еду в запасы.
Последнее предложение он произносит с плохо скрываемой ненавистью. Да он и не пытается ее скрыть.
– Раньше главным был другой. Такой маленький и толстый. Лысый почти совсем. А этого я вообще первый раз вижу. Ты знаешь, Верка того, толстого, боялась до ужаса. А он, Германом его звали, был жуткий тупица. Ему скажешь, что поживиться ему нечем, он расстроится, но уйдет. А этот... Ох, чувствую, не простой человек. Ты глаза его видела?
Киваю, не понимая, к чему он клонит.
– По глазам сразу видно, что от человека ожидать, - поясняет мальчишка.
– Вот этого как раз и не обманешь...