Когда завтра настанет вновь

Сафонова Евгения

Как бы тебе ни было плохо, мир не перевернётся. Мир не будет кричать от боли вместе с тобой — мир будет просто жить дальше, и солнце продолжит светить всё так же безмятежно…

От осознания этого почему-то хотелось кричать.

— Они уехали?

Услышав голос Питера, я не обернулась.

— Да. Видимо, и нам пора.

— Будешь ещё чаю?

— Нет. Не буду. — Я смотрела прямо перед собой, на светлое дерево двери. — Выпью, как приедем в Фарге.

— Ты даже не знаешь, есть ли там чайник.

— Думаю, ты найдёшь, где его раздобыть.

Его

вздох походил на шелест перевёрнутой страницы.

— Лайза, ты уверена, что стоит ехать сегодня? Когда мы приедем, все лавки уже будут закрыты, и…

— Да. Я хочу уехать сегодня. Заночевать там. Чтобы завтра у нас был ещё один день. Целый день. Последний. А вечером я уплыву.

Он не ответил. Просто ушёл наверх, за моим чемоданом: я слышала его негромкие размеренные шаги, прежде чем с моих губ вдруг сорвался смешок.

Ты был прав, Питер. Когда говорил про часы. Кто-то действительно отмерил наши общие дни. И наши желания здесь не имеют ровно никакого значения.

Как глупа я была, когда позволила себе думать иначе.

Я стукнула кулаком об стену. Рука прошла сквозь мигнувшую голограмму обоев, ободрав кожу на костяшках, но внешняя боль казалась почти приятной, — отвлекая от той боли, что засела внутри.

Питер ничего не сказал, даже когда вернулся сверху с моими вещами. Молча запрограммировал сигнализацию и, выведя меня на улицу, быстро запер дверь.

— Идём, — сухо подытожил он, убирая свои ключи в барсетку и доставая оттуда те, что ему оставил Эш.

В последний раз оглянувшись на дом, уютно увитый плющом, выплескивавшимся из цветочных ящиков на втором этаже, я направилась к мобилю, слушая, как стучат по брусчатке колёса чемодана.

Да, Питер, ты был прав. И не только насчёт часов.

В том, что вернуться в твой дом по окончании этого приключения нам с тобой не суждено — тоже.

— VIII —

— ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД ~

— Лайза, прекрати! Ну хва… ха-ха…

— А ты прекрати вести себя, как циничный старичок!

Маленькая комнатка в обычной квартирке многоэтажного дома. На узкой кровати хохочет златокудрый мальчик, старательно отбрыкиваясь от щекочущей его темноволосой девочки постарше. Ни у Эша, ни у Лайзы из лиц ещё не ушла умилительная детская пухлость, — но фигурка последней уже принадлежит не девочке, а маленькой, едва начинающей взрослеть девушке.

— Ладно, хватит с тебя. — Смилостивившись, Лайза отпускает брата и устало откидывается назад, прислонившись спиной к стене, сдувая чёлку с вспотевшего лба. Её плечи на сантиметр утопают в светло-сизой голограмме однотонных обоев. — Так почему ты сказал, что это ни к чему хорошему не приведёт?

Эш смотрит на неё почти жалостливо:

— Лайз, ну какая может быть любовь в тринадцать лет?

— А тебе-то откуда об этом знать в восемь?

Мальчик назидательно вскидывает палец к потолку — синие глаза уже сейчас кажутся не по-детски проницательными.

— Книжки

нужно читать, а не романтичные сериалы пачками смотреть.

— Это серьёзно. Совсем не то, что было до этого.

— Совсем не то, что подержаться за ручки по дороге в буфет?

— Эш, ну правда! Я… я думаю о нём всё время, и… — Лайза опускает голову, и волосы занавесью скрывают её внезапно порозовевшие щёки, — мы даже целовались.

Эш удивлённо приоткрывает рот.

— Что, не в щёку? — недоверчиво спрашивает он потом.

— Нет. И не просто чмокнулись. Он… он посасывал мою губу. Как в настоящем поцелуе. Да он и был настоящим. Понимаешь? — Лайза вскидывает лицо с некоторым вызовом. — Это и впрямь серьёзно.

Эш стоически вздыхает и закатывает глаза.

— Я одного не пойму. Почему ты душу изливаешь мне, а не маме?

— Потому что она наверняка надо мной посмеётся.

— Я тоже над тобой смеюсь.

— Да, но видеть, как смеёшься ты, не так обидно. — Лайза смотрит на брата немного подозрительно. — Если не хочешь, могу не изливать.

— Нет уж. Меня и так никто, кроме тебя, всерьёз не воспринимает. Одноклассники разве что, но с ними говорить… детский сад, штаны на лямках. — Взяв с постели старинную книгу в потрёпанном кожаном переплёте, Эш бережно, как любимую игрушку, прижимает её к груди. — Ничего серьёзнее сказочек не читали.

— Ну, они повзрослеют.

— Но я тоже повзрослею, и когда они догонят меня, я опять буду впереди, и нам снова будет не о чем говорить. — Он морщится. — Смотрю на них и хочу быть… таким же. Играл бы с ними, обсуждал мультики, и мне не было бы скучно. А то иногда кажется, что мне всю жизнь будет так же одиноко. Так и останусь тем, кто сидит в уголке и читает книжки.

— Тебе не будет одиноко. — Лайза ободряюще взъерошивает его кудряшки. — Я всегда буду рядом.

Дверь в комнату открывается, и на пороге появляется мать семейства: та же Лайза, только повзрослевшая лет на двадцать.

— Спать пора, малыши. — Мисс Форбиден, улыбаясь, прислоняется плечом к дверному косяку. — Не то завтра в аквапарке много не накупаетесь.

Лайза покорно вскакивает с кровати и, пожелав брату спокойной ночи, выходит в коридор. Мать семейства, напротив, проходит внутрь и следит, как Эш, нехотя отложив «Кодекс Форбидена» на тумбочку, залезает под одеяло. Легонько погладив сына по волосам, целует его в лоб и приказывает в пространство:

— Выключить свет.

Когда люстра под потолком послушно гаснет, погружая детскую во тьму, мисс Форбиден осторожно прикрывает дверь из матового стекла. Идёт на кухню — в серебристых тонах, обставленную мебелью из пластика и металла. Берёт из раковины грязную тарелку, чтобы поднести её к крану, который включается сам собой.

— Приветствую.

Услышав за спиной незнакомый голос, мисс Форбиден мигом роняет тарелку обратно и оборачивается: вскидывая ладонь, к которой уже тянется по коже искристая зелёная вязь магической печати.