Когда же пойдет снег
Шрифт:
Так казалось.
Но вопреки моим опасениям все прошло благополучно, оркестранты молча выслушали аплодисменты и покинули сцену, а мы долго простояли в гардеробе в очереди за пальто...
И вот эту историю я вспомнила, глядя на бледную, веснушчатую девушку в окне второго этажа, и мне очень хотелось, чтобы вскоре за ней пришла полная рыжая женщина, или худая рыжая женщина, - ее мать (только обязательно рыжая, такой она мне представлялась) - и чтобы девушка прошла с ней по двору не в больничном халате, а в каком-нибудь зеленом платье или красном брючном костюме. Чтобы она задержалась в проходной и сказала сторожу: "До свидания,
По утрам приходил Максим, а вечерами, после работы, отец.
– Дневную вахту надо было поручить Наталье Сергеевне, - как-то сказала я Максу.
– Ты стала невыносимой, - отозвался он.
– Ты просто человек, с которым трудно говорить. И с каждым днем твой характер становится все тяжелее и тяжелее. Что дальше будет, ума не приложу!
– Ничего дальше не будет, - холодно успокоила я его.
– Это все скоро кончится, неужели ты не понимаешь?
– Паршивка, Нинка!
– крикнул он, как в детстве.
– Что ты с нами делаешь! Посмотри, во что отец превратился, он тенью ходит. Наталью Сергеевну не узнать, так осунулась.
– Для этого ей, должно быть, пришлось сесть на диету.
– Послушай...
– Он нахмурился и замолчал, сбивая пепел с сигареты. Он устал спорить со мной.
– Ты же сам ее не любишь, Максимка!
– С чего ты это взяла?
– угрюмо спросил он.
– Ну я тебе, слава богу, сестра или нет? Ты ее недолюбливаешь за то, что она заняла мамино место.
– Никогда ни один человек не сможет занять место другого. И тем более это касается женщин. Когда погибает любимая женщина, вместе с ней гибнет целый мир, даже не мир - целая эпоха в жизни человека; молодость, прожитая с ней, намерения, мысли, что были с нею связаны, все гибнет вместе с ее жестами, голосом, мимикой, походкой. Каково же человеку, когда то, что могло быть в старости приятным воспоминанием, превращается в кошмар, в сплошную ноющую рану? Разве может другая женщина, пусть даже по-своему привычная и близкая, закрыть собой эту рану? По-моему, нет...
– А ты теперь у них обедаешь, да. Макс? Невкусно она готовит?
– Нормально готовит, - пробурчал он.
– И еще вот что: разве она виновата в том, что мамы нет, что отец был один да и у нее жизнь не устроена? Неужели все это так трудно понять и неужели за это надо ненавидеть человека?
– Я не ненавижу ее, - возразила я.
– Если бы я ее ненавидела, я бы ее убила, я бы разбила все окна в ее доме, я бы изорвала в клочья ее синее пальто. Я все понимаю. Но любить-то я не обязана, правда?
Максим смотрел на меня каким-то взрослым взглядом. Карман его пиджака оттопыривался от пачки сигарет, под глазами лежали круги... Наверное, он сдавал очередной курсовой проект...
– Правда...
– сказал он и продолжал смотреть на меня задумчивым взрослым взглядом, как бы решая, говорить со мной как с человеком или махнуть на меня рукой.
– Это, наверное, потому, что ты еще ребенок, - наконец сказал он.
– Ну конечно, это потому, что ты не можешь понять, что это такое для мужчины одинокие ночи. А это страшная штука - пять лет одиноких ночей...
– А мы?
– спросила я, все еще не веря, что Макс так серьезно говорит со мной.
– Мы - дети. А нужен близкий человек, женщина, с которой можно пошептаться на подушке, голова к голове, и понервничать,
– Нет...
– сказала я тихо.
Макс достал из пачки сигарету и закурил. За двадцать минут это была третья.
– Ты ужасно много куришь, - машинально заметила я, как обычно.
– Да, - сказал он.
– Надо завязывать, а то скоро все потроха закоптятся.
Это был наш обычный диалог "о вреде курения".
– В самом деле, скверная привычка, - подумав, сказал Макс.
– Ты, наверное, оттого такая больная, что мама много курила. Одну сигарету за другой. Я помню, даже тебя ждала, а все равно курила... Маме было совсем нелегко...
– медленно проговорил он, почему-то с трудом выговаривая каждое слово.
– Ведь она, знаешь, Нинок, в последние годы разлюбила отца. Так получилось.
– Как это?!
– шепотом переспросила я и, сразу испугавшись, что Макс разозлится на меня за тупость, схватила его за рукав пиджака и запричитала:
– Ой, Макся, ну, продолжай, пожалуйста, я все пойму, честное слово!
– Она любила другого человека.
– Нет. Не может этого быть, - сказала я.
– Почему же она не ушла?
Он горько усмехнулся.
– А то ты не понимаешь... Эти грузинские гордецы... Только чтобы никто не подумал, что в семье неладно. И потом, дети... И, наверное, чувство вины перед отцом, хотя и не была виновата перед ним. И эта ее категоричность, помнишь: "Главное - называть белое белым, а черное - черным". Она бы назвала себя предателем, если бы ушла.
– Отец не знал, - задумчиво сказала я.
– Отец, конечно, не знал. Он бы умер от горя.
– Знаешь, я сейчас много думаю об этом, и мне кажется, что она нарочно тебя придумала, чтобы вышибить из себя любовь. И вообще, если бы не самолет, я бы подумал, что мама сама так решила.
– Откуда ты все узнал?
– Я и раньше догадывался, еще когда она была жива. А потом нашел в ее записной книжке два письма...
Я не спросила, что было в этих письмах, и Максим не стал рассказывать. Слишком трепетно мы относились к маме, чтобы обсуждать ее любовь. Но сейчас, вдруг, я представила, как неизвестный нам мужчина узнает о маминой смерти. Этот момент. Какие у него были руки в этот момент? Что он делал? Отцу было легче. Он бежал по летному полю и кричал. А что делал этот человек для того, чтобы скрыть от людей свою боль?
– Проводи меня до проходной, - вставая, сказал Макс.
– Подожди, Максимка, сядь. Что-то у меня все занемело внутри.
Он с силой провел по лицу ладонью, как будто хотел отшвырнуть в сторону свое уставшее лицо и вместе с ним мысли.
– Скверно, что я все рассказал тебе, - проговорил он.
– Но я должен был это сделать. Каждую ночь я думал: "Завтра расскажу. Завтра обязательно расскажу". Я это сделал - для чего? Понимаешь, у тебя возраст сейчас... обвиняющий. Я это по себе знаю, у меня самого так было. Да только после маминой смерти как рукой сняло. Так вот, зачем я все это рассказал? Чтобы ты милосердней была. Не только к отцу - вообще к людям. Потому что без этого, я думаю, настоящей жизни не получится. Чтобы сердце у тебя поумнело... А теперь проводи меня.