Когда жизнь на виду

Шабанов Владимир Александрович

— Это ты здорово придумал, — говорю я по поводу его аргументации. — Только кто же тебе сказал, что ее убрали?

— Ладно, не будем усложнять. И так все сложно.

Я улавливаю новые ноты в его голосе и настораживаюсь.

— Знаешь, Толя, у меня иногда создается впечатление вынужденности твоих позиций. Зная тебя, я чувствую какую-то нестыковку. А в итоге ведь и действовать-то тебе придется в соответствии со своими рассуждениями.

— «Чувствую», — передразнивает он меня. — Мало ли нам приходится делать того, чего не хочется делать. И если мы все будем рассуждать,

как ты, мы не двинемся с уровня пятого класса.

— А с твоей логикой можно пойти слишком далеко. Надо уметь иногда взглянуть на вещи свежим взглядом, а не бежать за стадом. Иначе можно быстро умориться.

— Ловко ты вывернул, — смеется Григорьев, затем берет книгу и укладывается читать. — Еще и ты меня будешь дергать, друг называется, — добавляет он, и я начинаю понимать, что у него какие-то неприятности.

Я оглядываю комнату. Вокруг Григорьева на тумбочке, на окне, на полу — везде книги. Это его слабость. Над каждой кроватью на стене что-нибудь наклеено. У Денисова огромные фотографии каких-то пещер, подземных гротов. У Григорьева на стене прибиты оленьи рога и портрет Королева. Надо мной свисают две колонки, на тумбочке стоит стереопроигрыватель. Между колонками огромный календарь и расписание самолетов на фоне улыбающейся стюардессы, вызывающей к себе законный интерес.

— А где Андрей? — спрашиваю я Григорьева, которому что-то не читается. Он опять встал и выглядывает в окно, решая, очевидно, куда сегодня с Маринкой податься.

— У Славки Тихомирова. У них сегодня очередной праздник беззаботного благополучия.

— Схожу и я посмотрю, — решаю я.

— Сходи, сходи. Спустись с высот высшей нервной деятельности.

Я иду к Тихомирову в комнату. Там живут молодые специалисты, которые пооканчивали все, что могли и хотели. Уже издали слышу гул голосов и лязганье металла. Я прибавляю шаг и вхожу. Здесь традиционна атмосфера спортивного азарта и мушкетерского благородства. Стол отодвинут ближе к дверям, вокруг него сгрудились человек шесть шумных болельщиков, ждущих своей очереди. Денисов и Тихомиров, мокрые от напряжения, лихорадочно орудуют ручками детского хоккея. Видимо, его конструкция не приспособлена для таких скоростей и изредка ее приходится ремонтировать.

У окна собрались поклонники более серьезного вида спорта. Здесь обстановка более сдержанна. На стене висит жестяная мишень с изображением бедного льва, в которого плюют присосками из детского духового ружья.

— Десятка, — с удовольствием отмечает Гена Смуглов. Еще вчера я видел, как он получал в кассе солидный гонорар за какое-то очень дельное рацпредложение. Сейчас он выглядит куда более счастливым, чем вчера, подтверждая актуальность лозунга: не в деньгах счастье.

— На что играем? — спрашиваю я у Олега Петрова, который стоит рядом и готовится выступать, внутренне мобилизуясь.

— На интерес. Время убиваем, — говорит он.

— За окном весна, девушки ваши стареют в одиночестве, а вы время убиваете, — говорю я, наблюдая, как Виталик Фролов, изогнувшись, словно змея перед атакой, выплевывает присоску. Та, мощно ударившись в девятку, падает на пол.

—

Стоп! — весело кричит Смуглов. — Не зафиксировалась, не считать.

Он отталкивает Виталика от турнирной пульки, лежащей на окне. Возникает небольшая заминка. После короткого совещания решили: попытка не засчитывается. Ко мне поворачивается Петров.

— Ты что, очумел? — спрашивает он меня. — В такую слякоть с девушками гулять? Сплошная антисанитария.

Все смеются, кроме Петрова, который получил трубку и сейчас выбирает стойку, скребя ногами.

— Ты, дядя Леша, не прав, — говорит мне самый молодой из нас — Фролов. — Наши девушки сейчас сидят, и носки вяжут, и думают точно так же, как и мы.

— А за что борются наши соседи по жизни? — спрашиваю я у Виталика, показывая на мокрую спину Андрюхи.

— За очередь.

— Какую очередь?

— На детектив свежий, вон лежит.

Я проглядываю предельно изношенную «новинку», название которой прочитать уже невозможно.

— Ты, дядя Леша, или не мешай, или давай тоже с нами, — говорит Виталик. — В пульке как раз для тебя место осталось.

— Давай, записывай меня четвертым, — наконец говорю я. — Затем и пришел.

— Давно бы так, — смеется Петров. — Морочить голову каждый дурак может. Ты вот плюнь красиво.

Я включаюсь в игру и, к своему большому удивлению, чувствую облегчение и максимальное удовольствие. Я, как в бане, слой за слоем смываю бремя каких-то неуловимых, но гнетущих забот, ощущая себя школьником на перемене между двумя напряженными уроками. В меня вливается спортивный азарт, вызывая к жизни здоровые человеческие эмоции, которым я не помню когда давал волю в последний раз.

Я чувствую себя молодым, таким, какой я и есть на самом деле.

— Безответственность — это гарантия сохранения здоровья, — говорит мне Денисов, когда мы возвращаемся к себе. — Даже если эта безответственность перед самим собой.

Он несет под мышкой детектив, у него свежее лицо, и он острит. Я улыбаюсь и молчу. Где-то этажом выше кончилась популярная песенка в исполнении Африка Симона, но у меня внутри она еще продолжается. У меня нет проблем.

Всякое занятие, имеющее смысл, всегда хочется поставить на широкую ногу. Славка Тихомиров побледнел бы от зависти, если бы видел, как я, весь в белом, стою на коленях вместе со своими единомышленниками — дзюдоистами на жестком полу, ноги противно зудят, но все мы бодры и упиваемся свежестью бытия.

Наш строй безликим, пожалуй, не назовешь. Каждый одет сообразно своим возможностям и желаниям — от свитеров в палец толщиной для сброса лишнего веса до настоящих кимоно. Нас двадцать пять человек. Слева от меня гнездится человек с благородным лицом и наполовину седой головой, справа расположилась девушка лет девятнадцати, которой есть что защищать и которая наводит на меня неспортивное настроение. Девушек у нас четверо. Если сказать, что они не обделены внешностью и всем, чем положено, — это будет слабо сказано. Тем не менее все они горят желанием владеть тем, что в иных ситуациях более совершенно, чем обаяние, — хитрющим приемом.