Коглин
Шрифт:
Фрейзи рассмеялся. Да-да, рассмеялся. Короткий ослиный взвизг.
— Если бы мне платили хотя бы по никелю каждый раз, когда актер пытается втереть мне байки про «другие предложения», я бы давно скупил всю страну. — Темные глаза его блеснули. — Будешь неукоснительно соблюдать свой контракт. — Он вынул сигару из ящичка, лежащего на столе, отстриг у нее кончик и ткнул ею в Рута: — Будешь работать на меня.
— За нищенские гонорары — не буду. — Бейб встал, снял свою бобровую шубу с крючка на стене, а заодно снял и шубу Джонни, бросил ему ее через всю комнату.
Фрейзи зажег сигару и смотрел на него. Бейб надел шубу. Застегнулся. Склонился над Кэт Лоусон и взасос чмокнул ее в ротик.
— Всегда приятно повидать тебя, куколка.
У Кэт сделался такой вид, словно он пошарил рукой
— Пошли, Джонни.
Джонни направился к двери; вид у него был такой же потрясенный, как у Кэт.
— Если ты выйдешь в эту дверь, — предупредил Фрейзи, — в следующий раз я тебя увижу в суде, Милашка.
— В суде так в суде. — Бейб пожал плечами. — Знаешь, в чем ты меня не увидишь, Гарри? В форме «Ред Сокс».
Двадцать второго февраля на Манхэттене сотрудники саперного отдела Нью-Йоркского управления полиции и агенты Секретной службы арестовали четырнадцать испанских радикалов из «Grupo pro prensa» , [70] обвинив их в заговоре с целью убийства президента Соединенных Штатов. Как сообщали, убийство планировалось на следующий день в Бостоне, куда президент Вильсон прибудет из Франции.
Мэр Питерс объявил общегородской выходной, дабы отметить прибытие главы государства, и собирался провести праздничное шествие, хотя президентский маршрут от пристани Штата до отеля «Копли-плаза» Секретная служба не разглашала. После арестов в Нью-Йорке в бостонских домах приказали закрыть окна, а федеральные агенты с винтовками усеяли крыши вдоль Саммер-стрит, Бикон-стрит, Чарльз-стрит, Арлингтон-стрит, Коммонуэлс-авеню и Дартмут-стрит.
70
Движение «За свободу печати!» (исп.).
В воздухе роились бесчисленные предположения: уверяли, что «секретный» парад в честь президента пройдет возле ратуши, или на Пембертон-сквер, или на Садбери-сквер, или на Вашингтон-стрит, но Рут отправился к зданию сената. Не каждый день выпадает шанс увидеть живого президента. Кортеж Вильсона покатил по Парк-стрит с двенадцатым ударом часов и затем свернул к сенату. По другую сторону улицы, на лужайке парка Коммон, кучка рехнувшихся дамочек-суфражисток жгла корсеты и даже несколько бюстгальтеров, выкрикивая: «Нет права голосования — нет гражданства!» — но Вильсон не смотрел на них. Он был меньше ростом, чем представлял себе Рут; ехал на заднем сиденье открытого седана и механически махал толпе: качнет запястьем влево, потом вправо, потом снова влево, но глазами скользит лишь по окнам верхних этажей да по кронам деревьев. И это его счастье: у парка Коммон Рут заприметил плотно сгрудившихся мужчин довольно-таки зверского вида, сдерживаемых на месте полицией. Этих суровых ребят тут собрались тысячи, не меньше. Они держали плакаты, из которых явствовало, что они — «демонстрация бастующих города Лоуренс», и выкрикивали оскорбления в адрес президента и оттесняющей их полиции. Рут фыркнул, увидев, как суфражистки устремились вслед за кортежем, продолжая вопить что-то о праве голоса и сверкая голыми, красными от холода икрами, потому что свои панталоны они тоже отправили в костер. Он перешел улицу; между тем кортеж двинулся по Бикон. Невдалеке от парка он услышал вопли и увидел, что забастовщики сцепились с копами, кто-то спотыкался и падал, кто-то отвешивал неуклюжие удары, и голоса звучали все громче, все исступленнее.
«Проклятье, — подумал Рут. — Весь мир бастует».
Кортеж приблизился к нему, медленно катя по Чарльз-стрит. Бейб, шагая лениво и неспешно, проследовал вместе с толпой за вереницей машин; она змеей обвилась вокруг Городского сада, заскользила по Коммонуэлс-авеню. По пути он раздал несколько автографов, пожал несколько рук, но его слава явно померкла рядом с сиянием более крупной звезды. А что, даже мило. Люди сегодня меньше липли и приставали к нему, и в тени Вильсоновой известности, сверкавшей как ясное солнышко, Бейб ощущал себя одним из простых людей. Может, он и знаменитость, но винтовки в их головы сегодня нацелены
Но к тому времени, как Вильсон достиг Копли-сквер и вскарабкался на сцену, Бейбу стало скучно. Может, президент и большой умник, но он явно не умеет выступать на публике. Ты должен выдать им шоу, рассказать парочку анекдотов, создать у них впечатление, будто тебе в их обществе так же приятно, как им — в твоем. Но Вильсон выглядел усталым, старым, голос у него оказался тонкий и визгливый; он вещал что-то насчет Лиги Наций, нового мирового порядка, великой ответственности, которая неотделима от великой мощи и великой свободы. Несмотря на все эти громкие слова, от него веяло духом поражения, затхлости, изможденности, безнадежности. Рут выбрался из толпы, дал еще два автографа, а потом стал искать, где бы перехватить бифштекс.
Спустя несколько часов он вернулся к себе и обнаружил, что Гарри Фрейзи ожидает его в вестибюле дома. Рут, нажав кнопку, встал возле латунных дверей лифта.
— Заметил вас на выступлении президента, — проговорил Фрейзи. — Не смог пробиться к вам через толпу.
— Народу было полно, — согласился Рут.
— Жаль, что наш дорогой президент не умеет обращаться с прессой так, как вы, мистер Рут.
Бейб подавил улыбку, которая грозила расплыться по всему лицу. Тут уж надо отдать должное Джонни Айго: он таскал Бейба по сиротским приютам, больницам и домам престарелых, и газеты на такие приемчики охотно ловились. Люди прилетали из самого Лос-Анджелеса, чтобы снять Бейба для кинопроб, а Джонни повсюду трезвонил о выгодных предложениях, поступающих Бейбу от бесчисленных магнатов экрана. Едва ли не единственным, что сумело-таки на этой неделе вытеснить Бейба с первых полос газет, стал приезд Вильсона. Даже убийство баварского премьер-министра ушло на внутренние страницы, когда объявили о том, что Бейб заключил контракт на съемки в короткометражной ленте «Воздушный поцелуй». Когда журналисты спрашивали, собирается ли он начать весенние тренировки, Рут неизменно отвечал: «Начну, если мистер Фрейзи сочтет нужным платить мне по справедливости».
А до весенних тренировок оставалось три недели.
Фрейзи прокашлялся:
— Я согласен на вашу цену.
Бейб повернулся и встретился глазами с Фрейзи. Тот холодно кивнул.
— Все документы составлены. Вы можете подписать их у меня в конторе завтра утром. — Фрейзи улыбнулся, не разжимая губ. — Вы выиграли этот раунд, мистер Рут. Что ж, радуйтесь.
— О’кей, Гарри.
Фрейзи придвинулся к нему. От него исходил приятный запах, ассоциировавшийся в сознании Рута с настоящим богатством, с теми, кто знает вещи так, как ему не дано их узнать, во всей их подноготной. Люди вроде Фрейзи правят миром, поскольку понимают то, что недоступно пониманию Бейба и ему подобных: они понимают деньги. Перемещают их с места на место. Умеют предсказать, когда те перейдут из одних рук в другие. Разбираются они и в других вещах, неведомых Бейбу, например — в книгах, в искусстве, в истории Земли. Но деньги важнее всего, в них-то эти люди и вцепились мертвой хваткой.
Но иногда этих людей все-таки удается обыграть.
— Приятных весенних тренировок, — пожелал Фрейзи, когда двери лифта открылись. — Наслаждайтесь Тампой.
— Обязательно, — отозвался Бейб, сразу представив себе Тампу: жара, томные женщины.
Лифтер ждал.
Гарри Фрейзи достал пачку денег, схваченную золоченым зажимом. Отсчитал несколько двадцаток; в это время по мраморному полу простучала каблучками хорошенькая дамочка, жившая на шестом этаже.
— Насколько я знаю, вам нужны деньги.
— Мистер Фрейзи, — произнес Бейб, — я могу подождать до подписания нового контракта.
— И слышать не желаю, сынок. Если у кого-то из моих ребят финансовые затруднения, я всегда рад выручить.
Бейб поднял ладонь:
— У меня сейчас полно наличности, мистер Фрейзи.
Рут попытался отступить, но замешкался, и Гарри Фрейзи запихнул купюры во внутренний карман его пальто прямо на глазах у лифтера, и хорошенькая женщина с шестого тоже это видела.
— Вы заслужили каждый цент из этой суммы, — заверил его Гарри Фрейзи, — и мне в высшей степени невыносима мысль, что вы пропустите хоть одну трапезу.