Когната

Сальников Алексей Викторович

— Потому что я людоед и есть, — объяснил людоед.

— Вы едите людей в буквальном смысле? — не понял Константин.

— Не обязательно кого-то есть, чтобы знать, что ты людоед, — сказал людоед.

— То есть все же в философском смысле?

— Мы в Зеркале, какой тут философский смысл. Я заперт на своей делянке, могу ходить только до станции и обратно. В таком положении тут случайно не оказываются. И да, если бы вы без проводника шли через мою землю, вы бы умерли, тут другого варианта быть не может. Что-то во мне там просыпается

такое, как у собаки, когда у нее косточку пытаются отобрать. Не зря станция называется «Людоедовка», а я к ней приставлен. Зеркало так устроено, что оно отражает, как ты понимаешь, все окружающее. Вот оно как-то отразило мою прежнюю жизнь, и я тут. И пытаюсь разобраться почему.

— Ни у кого не отражает, а у тебя отражает, — возразил Максим Сергеевич.

— Потому что ты в себе не копаешься, — констатировал людоед.

— Да я как-то накопался уже, — ответил ему Максим Сергеевич.

— А я вот копаю, а до дна никак докопать не могу, — поделился людоед. — Ведь кто я, если, к примеру, слышал в новостях того времени, когда волну удавалось поймать, что драконы сожгли столько-то людей. И я от этой новости чувствовал и горе, но и удовольствие. Дескать, драконы еще раз подтвердили свою зверскую натуру и, значит, нечего с ними разговаривать, нужно убивать каждого, кого увидишь. А если из драконьих новостей слышал, что при очередном взрыве погибло столько-то драконов, то думал: «Ну, бывает, война, ничего не попишешь, они сами ее начали, их никто не просил». Что это, если не проявление людоедской натуры?

— Это драконоедская натура, а не людоедская, — сказала Настя, нисколько не смущаясь.

— Думаешь, я к людям отношусь лучше? — ухмыльнулся людоед. — Знаешь, сколько человеческих разведчиков пробовали мимо меня проскользнуть? У-у. Но если к новостям по радио возвращаться, то слышу новость об аварии, о катастрофе, а думаю: «Надо было соблюдать правила и технику безопасности», и почти тут же забываю, что там произошло и что я там подумал. Дальше себе чай завариваю или в огородике вожусь. Все у меня хорошо. Вот так!

— А мы как же? — спросила Настя.

— И тут третья составляющая характера выплывает, — ответил людоед, но не Насте, а почему-то Константину. — Есть прямо свои-свои, которые, наверно, могут делать что захотят, и мне неважно, драконы это, люди — не имеет значения. Другим поступкам чужих разумных существ я никогда не найду оправдания, а Настиным найду. Если она вырастет и тут хоть всех перебьет и пережжет, я буду считать, что ей пришлось это сделать, что она вынуждена была, что без этого никак. То же и с Максимом.

— Так вы не людоед, — рассмеялся Константин, — вы ведете себя как родитель Насти и Мак… (он слегка запнулся под взглядом проводника) …и Максима Сергеевича. Для родителей такое поведение характерно, а не для людоедов.

— И ты знаешь, что ни Настя, ни Макс ничего такого не сделают, — уверенно заявил Септим людоеду.

«Ну, тут бы я поспорил...» — подумал Константин, вспомнив ночь обмена его на барона.

С

асфальта они свернули на широкую грунтовку и запылили ногами, посматривая на нависавшие с обеих сторон камни.

— Вот грозишься, грозишься, а пойдешь когда-нибудь на станцию, а тебя камнем прихлопнет, — предостерег Максим Сергеевич.

— Так и прихлопывало, — сказал людоед устало. — И убивали меня уже несколько раз. А я каждый раз очухиваюсь. У меня жизнь не заканчивается и оружие с боеприпасами в арсенале не иссякают. Я как-то из любопытства все мины за день вкопал, а утром все семьдесят штук снова появились.

— Ты не говорил, — сказал Максим Сергеевич.

— Было бы чем хвастаться, — равнодушно ответил людоед. — По крайней мере не перед тобой. А вот перед Настей можно. Она же не просто так летает. Где-то она наела эту способность.

— Может, мы ее кониной кормим, — предложил версию Септим.

— От вас дождешься, — сказал людоед. — Еще скажи — людьми. Вся деревянная деревня прямо горит желанием откармливать подростка, чтобы он принялся огнем пыхать. Не-ет. Она еще вот такой была (он указал на Когнату), а уже глаза горели при виде ружья.

— Как не гореть, если у тебя из игрушек дома только такие, — сказал Максим Сергеевич. — Был бы ты попом, она, может быть, набожной выросла бы.

— А надо было не оставлять! Что в слове «людоед» тебе непонятно?

Людоед принялся развивать свою мысль, раскладывая по пунктам неправоту Максима Сергеевича, приведшую к тому, что Настя полюбила оружие. Константин хромал по дороге и утопал в обилии этих слов, пока не споткнулся, потому что задремал на ходу, а людоед, ни на секунду не замолкавший, перешел уже на какие-то другие темы, доказывая неумолимость исторического и биологического процесса, их противоречие друг другу, и Константин едва не задремал еще раз, но людоед победно подвел итог, никак не следовавший из сказанного ранее:

— Капитализм, может быть, и идеальное воплощение дарвиновской теории, спрятанной в яркий фантик экономических отношений, но уж точно не лучший образец общественного устройства! Однако и коммунизм, как бы отрицающий внутривидовую борьбу, закрывающий глаза на то, что мы даже в мирной жизни едим друг друга поедом, как ни крути, — а всего лишь красивая мечта!

— Я есть хочу, — сказала Когната, то ли вежливо дождавшись, когда людоед закончит, то ли услышав о том, как кто-то ест. — И я еще пить хочу.

— Так уже пришли, — откликнулся людоед, обходя белый с красным шлагбаум, что перегораживал дорогу.

За шлагбаумом петляла лесная дорога. Максим Сергеевич крепко взял Когнату за руку, а Константина предупредил:

— С дороги не сходи. Лучше топай, от греха, посерединке. Это и тебя, Насть, касается.

— Да тут еще можно и бегать, и прыгать, — возразил людоед.

— Нетушки, — ответил Максим Сергеевич. — Настя, кому сказано!

— Если мне ноги оторвет, я все равно летать смогу! — сказала Настя.