Кого не взяли на небо
Шрифт:
Она замолчала, лишь часто и прерывисто дышала; Монакура пыхтел чётко и ритмично, словно прекрасно отлаженный механизм. Вскоре хриплый крик разорвал тишину и затерялся в толстых стенах, выложенных красным кирпичом.
Сказка о Красной Шапочке.
«Грёбаные пирожки!
Предчувствие катастрофы обожгло Селести почище ведра ледяной воды, выплеснутой на голову. Она сорвала с лица респиратор и бросилась прочь из лаборатории; едва успела пригнуться под низкой притолокой и преодолела узкую крутую лестницу в два невозможно огромных прыжка. Её лоб, усеянный множеством шишек, на этот раз счастливо избежал встречи с аркой кухонного
Грёбаные карлики, что построили этот бункер!
Она припала носом к прозрачному экрану дровяной духовки. Облегчённо выдохнула. С пирожками всё прекрасно. Их вообще не было в печке. Она вытащила их десять минут назад. Теперь волшебные кексики лежали на подносе, блестя глазированными боками.
Грёбаная паранойя.
Она нахмурилась: реакция прошла, но у неё примерно десять секунд, чтобы сунуть пробирки в работающий охладитель. Работающий от генератора, что выдавал драгоценное электричество, поглощая не менее драгоценный бензин. О чём она думала, когда повелась на приступ фантомной тревоги, и, бросив всё, помчалась спасать выпечку? Что важнее: полкило смолки, запечённой в сладком тесте, либо десять доз свеженького «шаматхи»?
Бешеный бросок повторился, лоб уцелел и в этот раз; она успела. Стекляшки отправились в ледяной плен.
Только не пропусти время, Селести. Сядь рядом и считай секунды. И больше не кури сегодня. Хотя бы пока стынет «снежок».
Десять.
Девушка обвела взглядом обшарпанные стены, пытаясь надолго не задерживаться на созерцании истлевших лоскутьев драных обоев, свисающих к полу.
Двадцать. Двадцать пять.
Она уставилась на закопчённый бонг, стоящий на низеньком столике. Пробу всё-таки нужно снять. Она абсолютно уверена в качестве продукта, но так уж повелось. Пробу всегда нужно снимать.
Что-то отразилось в мутном стекле бонга: какое-то движение. Она сместила взгляд: с куска обвисших обоев, словно королевская кобра, поднимался гибкий стебель хищной дросеры. Оскалив страшную пасть, усеянную острыми кривыми зубищами, чудовище готовилось к броску. Селести перестала дышать, зад словно прирос к табуретке.
Восемнадцать. Тридцать четыре. Девятнадцать.
Пасть приближалась, с прозрачных клыков хищницы струйкам ядовитой патоки стекала клейкая слюна. Селести зажмурилась, но тут её мозг пронзил жуткий писк, и он принёс облегчение: эта травка не собиралась её убивать; наоборот, сюда проник захватчик: тот, кто хочет утащить несчастную девушку в свой кошмарный мир. Дросера охраняет свою территорию, и сейчас готова дать отпор вторженцу. Гигантский комар приближался, его пронзительные вопли раздавались над самой головой Селести. Она слегка приоткрыла глаза: распахнутая пасть растения находилась перед её лицом. Бросок!
Она откинулась назад и сильно ударилась головой о стену; морок моментально исчез.
Четырнадцать. Пятьдесят шесть. Шестьдесят. Пора.
Она приоткрыла крышку охладителя и вытянула кассету.
Теперь пробу: товар нужно проверить, да и поправиться слегка не мешает. Крупинку. И хватит на сегодня.
Самодельная спичка чиркнула о каблук армейских ботинок; деревяшка полыхнула зеленоватым пламенем. Она глубоко затянулась.
Ух! Откуда эти странные клубничные нотки? Вау...
Наверное, реагенты действительно самые свежие, как и уверял Блябтрой. Кстати, надо собираться: старик не любит ждать. Ещё только пару минуток — приход разогнать. Наверное и
Пирожки оказались великолепны. Превосходно пропеклись. Она преподнесёт Блябтрою неожиданный сюрприз: он любит сладкое, с пикантной начинкой, и останется доволен. Возможно, пока старый пердун будет под кайфом, стоит поговорить о повышении цены на «шаматхи». Теперь нужно одеться и пора в путь: сквозь густой лес, которого не коснулась длань отгремевшего Судного Дня. Селести хихикнула: она словно постапокалиптическая Красная Шапочка, спешащая к милому дедушке с гостиницами. Кстати, у неё где-то припрятан подобающий случаю головной убор. Чёрт побери, почему здесь так жарко? Вроде бы поздняя осень, а подмышки насквозь мокрые.
Стальная дверь бункера, затерянного в дремучих лесах у подножия Грайских Альп, распахнулась. На порог, пригибаясь, вышла невозможно высокая девушка. Из-под надвинутой на глаза вязаной красной шапочки выбивались шикарные локоны медно-красных волос. Кроме шапчонки и армейских ботинок с облупленными носами, на ней ничего не было. В руках она сжимала плетёную корзинку.
Тропинка петляла, огибая толстенные стволы вековых лиственниц, огромные валуны, непроходимые завалы и глубокие овраги. Вдоль дорожки росли грибы-переростки; на их гигантских шляпках вполне возможно отдохнуть, они легко выдержат маленькую женскую задницу. Но Селести не устала; путешествие только началось и с каждым шагом становилось всё увлекательней. Утренний тревожный трип обернулся прекрасной сказкой. А сквозь потрясающую пелену видений всё чаще сверкали вспышки сияния чистого разума.
Истинное самадхи! Я выбрала отличное название для этой дряни.
Ничто не пугало, ничто не беспокоило, не тревожило, ведь суть всех вещей и тварей — пустота; ясное, безграничное пространство. Даже этот, вальяжно развалившийся на поваленном стволе, гигантский волк...
— Здравствуй Селести, — сказал Волк человеческим голосом, — Забавная встреча, не находишь? Ты наверняка идешь к своей старой бабушке, а в корзинке у тебя пирожки.
— Я иду к дедушке, — ответила Селести, — Но он мне не родной дедушка, просто дедушка. Его имя Мориц Блябтрой и раньше он был известным киноактёром. Ты видел фильмы с его участием?
— Не видел, — ответил Волк, — Однако же угости меня кексом.
Селести послушно протянула вперёд корзинку. Волк взял кекс и, изумительно ловко орудуя лапами, увенчанными когтищами длинною с селестину ладонь, развернул упаковочную бумажку. Шоколадная глазурь треснула под жёлтыми зубами.
— Шикарная шмаль, — осклабился Волк, — Сама производишь?
Когтистая лапа выудила из недр корзинки пластиковый пакетик, Волк запустил внутрь кончик когтя, а после посыпал пирожное белым, словно снег, порошком.
— Изумительно, — жёлто-зелёные звериные очи кровожадно блеснули.
— Теперь ты меня съешь? — спросила Селести.
— Нет, моя хорошая, у меня к тебе другое предложение. Скорее просьба.
Селести почувствовала дуновение холодного ветра. Она опустила глаза и обнаружила, что стоит совсем голая.
— То, что ты приняла за пробуждение — лишь слабые отголоски его, — сказал Волк, — Это скорее погружение, помутнение. Но тебе не хочется возвращаться, верно?
— Верно, — зябко ёжилась Селести, завороженно глядя на серебристый мех хищника.