Коготь Харона
Шрифт:
Брак’тэл отступил и глубоко вздохнул, пытаясь вспомнить заклинание постижения языков. Мгновением позже он слегка всхлипнул, осознав, что не запомнил тот особый двеомер на этот день, и у него не было подобных свитков при себе.
— О, Боги, — сказал расстроенный волшебник, и в раздражении хлопнул рукой по трубе.
И тут огонь в трубе начал говорить с ним.
Он держал руку на месте, уставившись на рубиновую полосу, его связь с Планом Огня, и с богоподобным исконным в соседней яме. Ему не нужно понимать древний язык дварфов, понял он, и ему не нужно считать трубы. Поскольку богоподобный зверь
Он видел все это столь отчетливо, все каналы и регуляторы, все вентили, ослабляющие этот поток чистой огненной мощи. Он заметался, раскручивая эти задвижки до конца, освобождая зверя!
Очумев от этой мощи, Брак’тэл запел, он танцевал и смеялся, пока крутил вентили. И чувствовал энергию, заполняющую все вокруг, исконный крик исконного бога.
Трубы лязгали и стучали, будто крошечные гномы били металлическими молотками внутри них. Вентили стонали и шипели, сопротивляясь энергии, зажатой в их огромных винтовых механизмах.
И нарастающий рев пламени слышался Брак’тэлу как песнь величия, это была магия, существовавшая до Магической Чумы. Чистая магия. Незапятнанное волшебство.
Мощь.
Трубы сердито пылали, синеватый металл становился оранжевым, но Брак’тэл не убирал своих рук от них. Если бы он не носил защитного кольца, то кожа расплавилась бы на его пальцах и ладонях, и закапала бы на пол расплавленной липкой жижей.
Но этот зверь-бог не навредит ему. Дроу понял это и доверился древнейшей силе.
Он чувствовал, как нарастает энергия. В глубине каналов за стеной поднимался громкий рёв, сверхъестественный, как крик мира, рожденного в огне.
— Аккуратнее, — предупредил Гол’фанин. — Он всё еще не надёжно установлен.
Взяв скимитар, Тиаго Бэнр едва ли мог расслышать кузнеца. Крепление болталось, но что за превосходная рукоять, даже при том, что она еще не была крепко установлена, Тиаго ощущал прекрасный баланс — идеальный баланс, который давал ощущение, что никакого лезвия не было присоединено к рукоятке! Он смотрел на полупрозрачные линии сияющего скимитара, искрящиеся алмазной пылью, но закрой он глаза, и его разум сказал бы ему, что он держит пустую металлическую рукоять и ничего более.
От небольшого вращения запястья лезвие изменило свой угол, вслед ему потянулся серебристый шлейф, и тут Тиаго потребовалось всё его терпение, чтобы удержаться и остановить замах, который, вероятно, отделил бы лезвие от ручки, и оно пролетело бы через всю комнату.
— Что это за магия? — спросил он.
— Остается лишь гадать, — сказал кузнец. — Джинн зачаровывал их.
— Ты ведь знаешь больше!
— Vidrinath, — сказал Гол’фанин, кивнув на оружие у Тиаго с изумрудными глазами. И взглянул на щит. — Orbbcress.
Тиаго повернул Vidrinathв руке, произнося имя, дроуское слово из песен жриц, что будут петь
И для щита: — Паутина.
Он обдумал потенциал. И позволил мыслям течь свободно, стараясь понять, на что намекают эти особые имена — имена, вряд ли выбранные наугад.
— Расскажи мне еще, — просил он Гол’фанина, или попытался, поскольку слова его потерялись, заглушенные грохотом, донёсшимся из глубоких каменных пещер, какофонией стука и металлического скрежета.
Тиаго вопросительно посмотрел на кузнеца, который только пожал плечами. Вместе они вернулись к главному горну. Внутри печи дико плясали огни, превращаясь в сердитые лица, и плевались в них искрами.
На мгновение молодой Бэнр подумал, что всё в порядке, но выражение лица Гол’фанина развеяло эту мысль.
— Что это такое? — спросил он.
В пяти постройках слева от них внизу в тени располагалась кузница, кузница последнего прорыва, которую ещё не успели отремонтировать или потушить, и из её печи прогремел мощный взрыв. Внезапно полыхнуло огнем, да так, что камни засветились собственным злым оранжевым светом. Остальные темные эльфы забили тревогу, гоблины разбежались, топча друг друга. Тиаго и Гол’фанин, спасаясь, нырнули за главный горн.
Сломанный горн взорвался, гигантский огненный шар пронесся через всю пещеру. Струи огня и брызги лавы разлетелись от крушения горна. Среди развалин, где раньше была печь, стояла могущественная огненная элементаль, ревя и потрескивая своими подобными факелу руками, и разнося ими всё вокруг.
Другие горны, переполненные топливом предвечного, начали лопаться, извергая далеко летящие и раскаленные добела огни, из которых выпрыгнуло множество элементалей; мелкие, мечущиеся в безумстве, они обрушивались на гоблинов и кусали их, опрокидывали и роились вокруг них, поджигая одежду и волосы огнем, обугливая бледную зеленую кожу.
Крики смешались с ревом огней и продолжающимся гулким грохотом внутри камней, и в этой симфонии безумия было невозможно услышать Тиаго. Несмотря на это он все равно кричал: «Убегайте! Убегайте!», поскольку комната была потеряна, битва была закончена, даже не начавшись. Они ничего не смогли бы сделать перед обнажившейся силой исконного.
Кроме как сгореть.
Шквал огня и лавы прокатился дальше от главной печи, отбрасывая лотки и незаконченный щит с орудиями: инструментами, трубами, свитками, бутылкой с джинном.
Глаза Тиаго расширились в ужасе, и он бросился вперед. «Orbbcress» — шептал он, будто говорил о своем ребенке. Гол’фанин попытался его задержать, но тот вырвался и помчался среди пламени, не обращая внимания на жар и ожоги. Он не упустил бы это оружие, даже ценой своей жизни.
Он вышел из маленькой комнаты, не опасаясь огненной бури, бушующей в основной комнате кузни. Потоки огня хлестали вокруг, элементали прыгали туда и сюда, пожирая плоть существ, гоблиноидов и дроуподобных, которые не сбежали от пожарища.