Кокаин
Шрифт:
– Правда?! Ну и как?
Молодая женщина поджала губы, что выражало особенную сосредоточенность.
– Ты знаешь... Трудно сказать.
Нужно ли говорить, что в этот момент настроение бедного автора совершенно испортилось.
– Правда?
– спросил он.
– Что, совсем не понравилась?
– Я не могу сказать, что совсем. И даже наоборот, - она удивленно взглянула на автора.
– С чего ты взял, что она мне не понравилась?
– Правда?
– произнес автор, с благодарностью
– Конечно. Мне она даже очень понравилась...
Он вздохнул с облегчением и вытер лоб тыльной стороной ладони. Было ужасно жарко. Автор же оделся не по погоде.
Она улыбнулась, щурясь от яркого солнца; поправила волосы, упавшие на лицо.
– Мне было так жалко того старика, которого в гардеробе зарубили топором. То есть это хорошо, что мне было его жалко, значит, ты заставил читателя сопереживать своему герою. Только... смерть его как-то не совсем продумана. Понимаешь? Зачем она, какой цели она служит? И что с ним происходило до этой ужасной смерти? Остались ли у него внуки, правнуки?
Химическим карандашом автор торопливо записывал замечания в походный блокнот.
– Нет, - она тряхнула головой, и волосы упали на ее лицо.
– Я как-то не так говорю. Совершенно неважно, что с ним происходило до смерти, остались ли у него внуки и правнуки, и какой цели служит его смерть. Мне только показалось, что этот студент зарубил его с какой-то даже радостью, чуть ли не с наслаждением... А зачем нужно было убивать несчастного инвалида-педераста, который снимал у старика комнату? Понятно, убийца опасался, что тот сможет его опознать. Но - убийца прекрасно знал, что инвалид, во-первых, глухонемой, а во-вторых, слеп, как крот. При всем своем желании тот не смог бы его выдать.
Что оставалось делать автору?
– он сидел в траве, отмахивался от назойливых летних мошек, тоскливо кивал, смотрел на противоположный берег реки... Он не был подавлен замечаниями своей бывшей возлюбленной, - нет, ему просто стало грустно.
– Кроме того. Зачем твой герой после всего этого ужаса еще и обокрал убитого? Зачем взял все номерки, валявшиеся на полу и сложенные стариком в тумбочке? Знаешь, больше всего меня потрясло хладнокровие, с которым твой герой грабил убитого.
– Он был в состоянии шока, - вставил ты. Ох, как плохо ты себя чувствовал!
Она рассмеялась.
– Не смеши меня: "Он был в состоянии шока". Он убил человека, неужели это для тебя как писателя и гуманиста ничего не значит?! И мелочность убийцы: он педантично собирает в мешочек номерки, в то время как в углу стоят новехонькие, сверкающие хромом гардеробные стойки!
– Скажи, почему ты от меня ушла, - задал я тот вопрос, который мучил меня все последние годы.
Вероятно, произнес я эти слова слишком тихо, потому что она не обратила на них внимания.
–
Она вдруг расхохоталась, - да так, что упала в траву. Я смотрел на нее сверху.
– Представляешь, я тебя "автор" называю!
– смеялась она.
– Ты сидишь рядом со мной, а я тебя "автор" называю!
Ничего страшного, я и сам нет-нет да и назову себя автором.
Она успокоилась, сделала серьезное лицо.
– Смотри. Самое главное, мне показалось, что ты одобряешь поступки своего героя, чуть ли не симпатизируешь ему.
– Его поведение мне глубоко омерзительно.
– Ты смеешься надо мной, - заметила она обиженно.
– Совсем нет.
– Хорошо. Возьмем сцену встречи твоего героя с его бывшей возлюбленной...
– Эта сцена тебе понравилась?
Она задумчиво смотрела перед собой.
– Трудно сказать... Прежде всего, она показалась мне немножко случайной. В романе ни слова не говорилось о том, что у твоего героя была какая-то любимая и что она его бросила.
– Это случается сплошь да рядом...
– Да, но в литературе нет места случайностям. Помнишь, как Чехов говорил?
– если на стене висит ружье, оно должно выстрелить.
– Его ружье уже сто лет как заржавело, - попытался пошутить я.
– Да у него и вообще никакого ружья не было. Он себя по капле выдавливал, у него времени в охотничий магазин сбегать не было.
Она посмотрела на меня с сомненьем.
– Мне кажется, что у него было ружье, но речь не об этом. Сам их разговор...
– Не убедил?
– Они же не виделись много лет, если я правильно поняла. В таких случаях люди разговаривают иначе.
– А как - иначе?
– Ну, - она пожала плечами.
– Вспоминают прошлое, как встретились, о друзьях говорят...
– Друзья - это болезненная тема. Особенно друзья-читатели. И особенно те читатели, которые уводят у тебя девушку.
– Да?
– она подумала.
– Ты прав. Знаешь, мне все-таки понравилась эта сцена. За простой, как бы непритязательной болтовней твоих героев скрыто такое напряжение... такая боль...
– Спасибо.
– Теперь я понимаю. Ты очень тонко все это описал.
– Я старался.
– Только знаешь, - сказала она и задумалась.
– Я все это время хотел спросить у тебя, почему ты от меня...
– Да, вспомнила!
Она повернулась ко мне.
– Единственное, что мне там все-таки совсем не понравилось, - это то, что он ее...
Она замолчала, особенно глядя на меня.
– Что именно?
– спросил я.
– Ну... Ты сам понимаешь.
– Нет, - сказал я. Я не лукавил - я на самом деле ничего не понимал.
Краснея, она сказала: