Коко Шанель. Я сама — мода
Шрифт:
— Если месье Дягилев снова позвонит, скажите ему, пусть не волнуется, у меня все прекрасно. И еще передайте ему, что я вообще не собиралась приезжать в Мадрид.
— Разумеется, мадемуазель, как скажете. Но… — Жозеф замялся, а затем добавил, понизив голосит-Прошу вас, будьте осторожны.
Ну конечно! — Ее наигранный смех прозвучал неестественно громко. — Что-то еще, Жозеф?
— Месье Дягилев упомянул еще какую-то анонимную телеграмму. Ее отправили месье Стравинскому в Мадрид из Восьмого округа. Там было написано, что мадемуазель… — Жозеф снова откашлялся. — Что
Мися! Только она могла отправить такую телеграмму. Габриэль не знала никого, кто с большим удовольствием изображал бы из себя перст судьбы, чем Мися. Вот змея!
— Спасибо, Жозеф, — проговорила она после долгой паузы, во время которой она пыталась совладать с обуревавшими ее чувствами. — Как там собаки?
— Превосходно, мадемуазель. У нас все в порядке. Вам стоит знать, мадемуазель, что пару дней назад звонил месье Стравинский. Это был междугородний звонок из Мадрида. Они долго разговаривали с мадам Стравинской. Такого раньше не случалось, поэтому я решил вам рассказать.
Он выпытывал подробности у жены, догадалась Габриэль, а вслух сказала:
— Хорошо, спасибо. Передайте, пожалуйста, привет мадам Стравинской. И Марии. До свиданья, Жозеф.
Положив трубку, она еще некоторое время сидела в кабине, в оцепенении глядя на телефонный аппарат. В конце концов она встала, открыла дверь кабины и велела служащей соединить ее с Парижем.
— Мися все отрицает.
Габриэль откинулась на спинку плетеного кресла, вертя в руках незажженную сигарету. Пока она говорила по телефону, Дмитрий перешел с обеденной террасы в уютный уголок для отдыха в саду, где и ждал ее возвращения.
— Она возмущена, что я заподозрила ее в этом, и не желает больше со мной разговаривать. Никогда. Полагаю, до конца нашего отпуска так и будет. — Она улыбнулась про себя. — Но когда я вернусь в Париж, все наладится.
— Ты думаешь, Стравинский говорит серьезно?
Дмитрий чиркнул спичкой и, наклонившись к Габриэль, зажег ее сигарету.
Габриэль глубоко затянулась. Выдыхая дым маленькими колечками, она отрешенно наблюдала, как теплый весенний бриз уносит их в небо. Наконец, она посмотрела на Дмитрия.
— Может быть, да. Может, нет. Честно говоря, я не знаю. Игорь Стравинский собственник по натуре. Он может быть агрессивным и властным. Но он великий композитор. Разве может музыкант кого-то убить? Мне кажется, музыканту слишком важны его руки, чтобы он мог совершить ими убийство.
Сказав это, она задумалась. Она ведь не имеет ни малейшего понятия о том, как человек становится убийцей. Сидящий напротив мужчина, с которым она с удовольствием делила не только стол, но и постель, уверял ее и даже поклялся, что не убивал Распутина. Однако он состоял в сговоре с теми, кто это сделал. Дмитрий был умным, тонким, искренним — но участвовал в заговоре, повлекшем за собой смерть человека. И не похоже, чтобы сейчас, четыре года спустя, он в чем-то раскаивается. Холодок пробежал у нее по спине. Весенний ветер все же не такой уж теплый, как показалось сначала. Поежившись, Габриэль обхватила себя руками.
—
— Нет, — поспешно ответила она.
Когда Дмитрий задал свой вопрос, она еще раздумывала о нем самом. Конечно, она не боялась Дмитрия. Убийство Распутина носило политический характер и не имело никакого отношения к несчастной любви. Стравинский же был гением, человеком, обуреваемым эмоциями.
Она снова затянулась, помедлила и повторила уже увереннее:
— Нет. Я его не боюсь.
— Но эта история тебя беспокоит, не так ли?
Габриэль со вздохом потушила сигарету о пепельницу.
— Ну, если ты действительно хочешь знать, — то да. Я беспокоюсь. Не за себя, а за Игоря. Боюсь, что он снова как-нибудь опозорится. Для меня невыносимо, когда такого человека, как он, превращают в посмешище.
— Знаешь, есть одна русская поговорка. Ее смысл можно перевести примерно так: если ты не дурак — это хорошо, но еще лучше, когда у тебя есть умный друг. — Дмитрий улыбнулся ей хитрой улыбкой. — Когда Игорь Стравинский встретит другую умную женщину, он образумится.
— Он женат, — произнесла она серьезно.
— Тогда будем надеяться, что благодаря твоей подруге Мисе он вернется в семью. Ты оставишь их у себя в доме, учитывая все эти обстоятельства?
Она кивнула.
— Разумеется. Екатерине с детьми просто некуда идти.
— А ты сама? Когда вернешься в Париж, ты будешь жить со Стравинским под одной крышей?
Габриэль пожала плечами. Помолчав некоторое время, она добавила тихо:
— Сейчас я понимаю, что покупка «Бель Респиро» была сомнительной затеей. Я люблю свой номер в «Ритце», но квартира в Париже пригодилась бы мне гораздо больше, чем загородный дом. — Она сказала это так легко, что сама не поверила своим ушам. Неужели она и вправду готова расстаться со своим имением в Гарше, которое Бой покупал для них двоих? Что ни говори, оно не принесло им счастья.
— Если подумать, я бы гораздо больше хотела иметь виллу на Ривьере… — произнесла она задумчиво, обращаясь, скорее, к себе самой. Но вдруг, будто очнувшись, умолкла. Что она тут болтает, зачем ему все это знать? Габриэль засмеялась, но ее смех прозвучал слишком громко. — Должна признать, недвижимость в Ментоне интересует меня гораздо меньше.
Она произнесла это с наигранной веселостью, пытаясь приободриться. О, как ей хотелось бы так же легко посмеяться над ошибками своей жизни и прогнать преследующих ее демонов. Но она с горечью понимала, что угрозы Стравинского сегодня точно не дадут ей уснуть.
— Пора ехать в Монте-Карло, — вдруг сказал Дмитрий, будто угадав ее мысли. — Как ты смотришь на то, чтобы поселиться в «Ривьера-Палас»? Нам бы не пришлось даже запоминать название отеля. — Он наклонился к ней и, кивнув в сторону престарелой английской пары, расположившейся неподалеку и с увлечением листающей какой-то далеко не новый номер «Таймс», прошептал: — В Монако все-таки веселее, чем здесь. Там тебе будет легче отвлечься. И гораздо ближе до Канн, когда мы соберемся к Эрнесту Бо.
— Полностью с тобой согласна, — ответила Габриэль. Ее глаза радостно засверкали.