Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
— Нет, дед, — твердо сказал Алексей, — беженец я, только документов никаких не имею, все свои пожитки растерял за это время.
— Ну, беженец, так беженец, гляди сам, — согласился Чернорай, — моя хата с краю.
После завтрака Чернорай пошел в амбарушку отдыхать. Позвал с собой Алексея.
— Отдохнул бы, парень, и ты, поди-ка, немало прошел.
— Я не хочу, — сказал Алексей, — посижу вот тут на крылечке.
Из избы вышла Настасья.
— Дай-кась я тебе Михайлину рубаху примерю.
Настасья под стать Чернораеву
— Как раз, парень, по тебе рубаха, вот только пуговки переставить да в плечах чуть распустить.
У Алексея по широкой груди мелким кустарником кудрявится волос. Дотронулась до голого тела Алексеева, искоркой влетел огонь в пальцы, побежал по рукам к груди, к сердцу; сердце сладко заныло, вспыхнули зарницами щеки, искоркой заблистали глаза. Три года нет мужа Михайлы, три года холодная, словно девичья, постель не смята жаркими безумствующими телами в темные душные ночи, три года не обласкано крепкое наливное тело. Будто и люб был Михайла, будто и нет. Да и давно уж расстались, как в тумане расплылось Михайлино лицо; сказала б, да не помнит, какие глаза у Михайлы, какие губы.
Ласково хлопнула Петрухина по голому плечу.
— У-у, лешман, какой уродился, Михайлина рубаха не лезет!
Люб Чернораю Алексей. Хоть и неизвестно, что за человек и откуда появился, ну, да что Чернораю за дело, когда Алексей трех работников стоит. Сытые кони Чернорая гнутся под тяжелой рукой Алексея, бричку с сеном Алексей за задки, как пустую, перебрасывает. И все больше молчком, слов по-пустому не тратит.
В конце недели собрался Чернорай в волость, в Костино, — нет ли писем от Михайлы. Заехал к свату Степану Максимычу, Настасьину отцу.
— Здорово, сваток! Ну как вы тут?
Степан Максимыч молча махнул рукой.
— Слышь-ка, старая, нацеди медовушки туесок.
Хмуро сел рядом с Чернораем.
— Такая кутерьма, сваток, идет, не дай ты бог. Опять новая власть у нас появилась.
— Какая такая? — спросил Чернорай.
— Слышь, из Омска приехала. Старую управу опять поставили. Советчики — кто куда. Пойдет теперь завируха надолго. В городе, говорят, такие страсти были.
Старуха принесла туесок пенной медовухи, поставила два стакана на стол. Степан Максимыч молча разлил мед, молча протянул Чернораю стакан.
«Эге-ге, — подумал Чернорай, обсасывая медовые усы, — вот откуда Алексей появился, не иначе большевик».
Хотел было рассказать свату про нового работника, да раздумал. Еще сболтнет где-нибудь, кабы худа не было. Может, большевик Алексей, да кто их там разберет, кто прав, кто виноват. Может, и Михайла где в большевиках состоит. А может, и сгиб где Михайла, вишь, завируха какая идет, ни за что сгинешь.
Чернорай
— В волость хочу заехать, нет ли писем от Михайлы.
Письма от Михайлы не было. Из волости заехал в кузницу, шину сварить. Заметил у кузнеца нового работника, хотел спросить — чей, да откуда — и промолчал.
«Помолчу лучше, — подумал Чернорай, — не мое дело».
Приехал Чернорай домой, стал рассказывать:
— Опять в городе новая власть. Большевиков прогнали.
А сам на Алексея пытающим глазом, — не покажет ли чего Алексей.
— Прогнали? — спокойно спрашивает Петрухин.
Чернорай чуть усмехается, думает про Алексея:
«Хитер, однако. Ну, да знаю теперь, какой ты беженец».
А сам опять глазом на Алексея.
— Слышь-ка, парень, у кузнеца новый работник появился, золото, а не работник, горит все в руках, в минуту шину сварил. Видать, в ученье хорошем был.
Петрухин молчал.
— Зря народ много толкует, — продолжал Чернорай, — слышь, опять все старое начальство будет. В городе офицера да генералы появились. Не иначе, парень, брешут.
— Должно быть, брешут, — спокойно сказал Петрухин.
Чернорай подошел к окну, посмотрел на расстилающееся перед заимкой пшеничное море и вдруг, повернувшись к Алексею, заботливо сказал:
— Документ бы тебе, Алексей, хороший достать.
Петрухин внимательно глянул на старика.
— Да, дед, документ бы хорошо.
Снаружи Алексей спокоен, а самого так и подмывает, — что за человек у кузнеца? Должно быть, так же, как и он — Алексей, скрылся при перевороте из города. Хорошо бы съездить посмотреть нового Кузнецова работника…
После обеда Алексей осматривал во дворе жатку. Чернорай стоял возле. Петрухин покрутил головой.
— Не выдержит, дед, жатка, видишь, с трещиной нож… а вот и еще трещина… Надо бы сварить съездить, а то подведет нас машина в самую уборку.
Чернорай усмехнулся. Чует — большевик Алексей, думать больше нечего, ишь, потянуло, не товарищ ли, мол, какой у кузнеца. Не хотелось Чернораю пускать Алексея в волость, — кабы чего не вышло, — да все равно не удержишь.
— Что ж, съезди, оно лучше, когда загодя все припасено. Завтра с Настасьей и съездишь, а то сват наказывал, давно, мол, Настасья не была, пусть приедет.
Утром Алексей с Настасьей поехали. Сидели в бричке тесно друг к другу, плечо в плечо. От полей, отягченных спелыми хлебами, тянуло сладковатым духом, звенели жаворонки в небе. У Настасьи кружилась голова от близости Алексея. Когда Алексей протягивал руку, чтобы взять кнут, и дотрагивался нечаянно до Настасьиной ноги, у Настасьи вдруг загорались щеки, колотилось сердце в давно необласканной груди. Взял бы Алексей ее на руки, унес бы в высокую, душистую пшеницу, бросил бы на горячую землю… Настасья надвигала на глаза платок, отвертывала от Петрухина пылающее лицо. Перед селом вдруг забеспокоилась.