Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
— Палачи! Убийцы!
Офицер подбежал вплотную к Соломону, в упор выпустил в него все пули из револьвера. Соломон, захлебываясь кровью, упал в яму и из клокочущего горла хрипло выдавил.
— Подлец! Я жив еще… жив…
Офицер перестал соображать. В диком исступлении спрыгнул в яму.
— А-а, жидюга! Бейте его, бейте!..
Петрухин рассчитал верно, — быстрый прыжок в бок, потом назад. По инерции выстрелят прямо. Еще шаг вперед, а там деревья чаще, а там овраг и, может быть, свобода!
Зорко
Упала первой Вера. Рядом упал Соломон. Спрыгнул офицер в яму.
— Бежать, бежать!
Петрухин набрал в широкую грудь побольше воздуха. Раз, два… Диким таежным зверем метнулся через яму влево.
— Стреляй, стреляй!
Просвистели пули у самой головы, защелкали по стволам деревьев. Как иглой укололо плечо. Сзади, совсем близко десятки ног ломают сучья.
— Стреляй, стреляй!
Скорей, скорей! Наискось, наискось, к оврагу! Шаг у Петрухина широкий, пружинистый, грудь — меха кузнечные — выдержит, только бы пулей не задело. Скорей, скорей!
Бешено мелькают стволы навстречу, протягивают цепкие лохматые лапы, хлещут иглами по лицу. Пули о стволы:
— Тэк! Тэк!
Крики отстают. Еще усилие, еще. Наискось, наискось к оврагу… Исцарапанного, исхлестанного в кровь лица коснулась прохлада — близко овраг. С разбегу, с высокого обрывистого берега, прямо в овраг. Упал в густую заросль на дно оврага, вскочил.
— Цел! Цел!
Перевел дух. Бежать, бежать! Ринулся по густой заросли оврага. Скорей, скорей! Замолкают голоса вдали. Реже одиночные выстрелы. Петрухин замедлил бег, глянул вперед — в предутреннем тумане светлой полоской блеснул Иртыш.
— Свобода!
Утром сгрудились у нар возле Сергея. У молодого монашка бледное восторженное лицо, сияют лучистые темно-серые глаза.
— Товарищи, какой я сон чудесный видел. Стоит, будто, на середке камеры товарищ Вера. Лицо у нее светлое-светлое, и во всей камере оттого светло.
«Товарищи, — говорит, — споемте «Интернационал», а то когда еще придется вместе петь».
И будто запела, да так, братцы мои, запела, что у меня слезы на глазах навернулись. Стоим мы все вокруг Веры и тоже поем, не все слова, а только припев. Ах, товарищи, я не умею рассказать, как это было хорошо! Мне сдавило сердце, и я проснулся…
Андреич в волнении ходит по камере.
— Ах, малец, малец, какой чудесный сон!
У Андреича затеплело в груди, к горлу подкатил комок. Дрогнувшим тихим баском запел:
Это есть наш…И вдруг мощная захватывающая радость схватила за сердце. Тридцать голосов слились в неудержимом порыве, и победным криком взметнулось по камере:
С Интернационалом!..По тюремным коридорам забегали надзиратели. Бежали солдаты,
— Молчать, сволочи, молчать!
Застучали прикладами в дверь.
Андреич вскочил на нары.
— Товарищи, разве нас могут сломить муки, пытки, смерть! Разве в силах палачи заглушить наш голос! Разве может погибнуть наше дело!
Радость схватила за горло, прервала голос. Андреич, как регент, взмахнул рукой. Упали каменные стены, исчезли железные решетки. По коридору, по тюремному двору, дальше, все дальше:
Это есть наш…Гремят засовы у дверей. Тяжелый топот ног. Стук прикладов.
— Молчать, сволочи, молчать!
— Стреляй, стреляй, палачи, убийцы!
Андреич, вдохновенный и грозный, — на нарах во весь рост. Рядом монашек Сергей с лучистыми серыми глазами.
— Палачи, душители, стреляйте!
Солдаты бросились с прикладами…..
…Очнулся Андреич в темном карцере. Мучительно болела голова, ныло все тело. Ощупал голову, почувствовал на пальцах густую липкую жидкость.
— Кровь.
Чей-то знакомый голос позвал:
— Дяденька, дяденька!
Чья-то рука сдавила руку Андреича.
— Дяденька, очнись, Сергей я!
Медленно возвращалось сознание. В ноющем теле острее чувствовалась боль.
С трудом разжал запекшиеся губы.
— Мы в карцере, Сергей?
— Не знаю, дяденька, заперли нас.
— Тебя били?
— Меня ничего. Тебя, дяденька, шибко били.
Андреич попробовал улыбнуться.
— Ничего, до свадьбы заживет…
В темноте исчезло время — день, ночь — все равно. Стук открываемой двери прервал кошмарное полузабытье. В потолке тусклым красноватым светом вспыхнула лампочка. Андреич повернул тяжелую голову. Вошли четверо людей. Один ткнул в Андреича пальцем:
— Вяжи!
Трое нагнулись над Андреичем. Жесткая веревка врезалась в замученное тело. Андреич застонал от боли.
— Трусы, мертвого боитесь!
Один ткнул в бок тяжелым сапогом и незлобно сказал:
— Молчи, стерва!
Трое подняли спутанного веревками Андреича и понесли из карцера. Сергей бросился к уходящим.
— И меня берите! И я, и я!
— Дождешься, сволочь, не торопись!
Старший всей ногой с размаху пнул Сергея в причинное место. Сергей без памяти упал на липкий пол…
В отхожем месте, на грязный, заплеванный, залитый мочой пол положили Андреича. Было безразлично, что хотят с ним делать, только бы скорей кончались мучения. Когда над ним нагнулись солдаты и длинным холщовым полотенцем стали завязывать рот, чудовищная догадка исказила мукой лицо. Умереть такой ужасной смертью! Потонуть в зловониях!..
Заметался в предсмертной тревоге.
— Мымм… Мымм… Мымм…
Солдаты злобно рассмеялись.
— Что, не хошь? Можа, тернацинал хошь?