Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
— Да ты и сам, однако, с год ко мне не заглядывал. А медовушка у меня седни шибко забористая.
— Ну? Загляну как-нибудь. Ты что, дед, по делу в волость?
— Да вот бумажку бы мне; хочу возочка три пшеницы отвезти в город.
— Так и вези, зачем тебе, бумажку, никакой бумажки не требуется.
— Ну все-таки, — уклончиво сказал Чернорай, — спокойнее с бумажкой. Остановит кто дорогой, сейчас ему бумажку, — вот, мол, казенный хлеб везу.
Секретарь засмеялся.
— Эк тебя, старина,
— Ну все-таки, — стоял на своем Чернорай.
Положил Чернорай бумажку в карман и, не заезжая к свату Степану Максимычу, помчался обратно.
В ночь с Чернораевой заимки выехали три груженые подводы. На передней сам старик Чернорай, на задней Настасья. Алексей, идя рядом с Настасьей, проводил их далеко в степь. Стали прощаться.
— Ну, будь здорова, Настасьюшка!
Настасья вдруг припала к Алексеевой груди, крепко обвила его шею руками и всхлипнула.
— Что ты, что ты, Настасьюшка! — удивился Петрухин, впервые увидевший Настасьины слезы.
Молодая женщина вытерла глаза углом платка.
— Ничего… Это я так… Сердце чтой-то щемит.
Алексей нежно обнял ее.
— Может, не нужно бы тебе ехать.
— Нет, нет, я не о том… За тебя боязно.
— Глупая, — усмехнулся Петрухин, — да чего ж за меня бояться.
Улыбнулась и Настасья.
— Я не знаю. Так.
Крепко расцеловался Алексей и со стариком Чернораем и долго смотрел им вслед, пока вдали не замолкло легкое постукивание бричек.
На другой день к вечеру, когда до места оставалось немногим больше десятка верст, Чернорая с Настасьей остановила разведка, высланная из Чумляка.
— Стой, старик, куда едешь?
— Хлеб везу в продовольственный комитет.
— Развязывай!
Чернорай стал слезать с брички.
— Да чего развязывать, — подошла к солдатам Настасья, — не видите, что ль, пшеницу в город везем, пощупайте, если глазам не верите.
Солдаты весело рассмеялись.
— Пощупать бы тебя, молодка, стоило.
Настасья стыдливо отвернулась.
— У, охальники, жеребцы стоялые!
Чернорай вынул полученное в волости удостоверение и протянул старшему.
— Вот бумажка от волостной управы.
Тот заглянул в бумажку, ткнул на всякий случай пальцем в воз, — действительно, пшеница.
— Чего ж, старый хрен, молчал, что бумажка есть! Старший поглядел на молодую женщину, которая все еще делала вид, что продолжает сердиться, и слегка ударил ее по плечу.
— А ты, молодка, не шибко дуйся, пошутили мы.
Когда отъехали от солдат, облегченно вздохнули.
— Ну, пронесло грозу, — сказал Чернорай, — посмотрим, что дальше будет.
Настасья промолчала. Она думала об Алексее, который появился неизвестно откуда, властно вошел
Дробно постукивали брички, фыркали лошади. Весенняя ночь окутывала мягкой прохладой. Чернорай время от времени оборачивался к Настасье и вполголоса окликал:
— Не спишь, Настасья?
Молодая женщина отрывалась от дум, подхлестывала лошадь.
— Нет, не сплю.
— Не спи, однако, теперь близко.
У самого села окликнул часовой.
— Стой, кто едет?
— Хлеб в продовольственный комитет ссыпать.
— Не велено ночью пускать.
— Да у меня бумажка, — сказал Чернорай.
Солдат лежал на земле в десятке шагов от дороги, ему лень было подняться, и он уже совсем добродушно спросил:
— Покурить нет, земляк?
— Нет, парень, нету.
— Ну ладно, поезжай.
Во втором проулке налево Чернорай свернул и остановился у третьей избы с краю. Тихо стукнул в окно. В избе кто-то зашлепал босыми ногами, подошел к окну, вгляделся сначала и негромко окрикнул:
— Кто там?
Чернорай прильнул к окну и так же тихо отозвался:
— Отворяй, Кузьма, это я, Чернорай.
Через минуту въехали во двор.
— Ссыпай скорей пшеничку, парень.
Кузьма просунул руку в полог, нащупал под пшеницей ружья и довольно хмыкнул:
— Эдак-то шибко ладно.
За час до рассвета Чернорай выехал со двора Кузьмы с пустыми подводами. Селом не встретилось ни одного солдата: должно быть, крепкий предутренний сон сморил всех. Только на выезде из поскотины, когда Чернорай открывал скрипучие ворота, из шалашика возле ворот выглянула чья-то голова и сонный голос спросил:
— У те документ есть?
— Есть, — сказал Чернорай.
Голова спряталась в шалашик. Настасья, сидевшая на передней подводе, хлестнула лошадь:
— Но, трогай!
И еще долго слышалась в предутренней мгле четкая дробь крепких Чернораевых бричек.
На закате следующего дня Петрухин с отрядом в двести хорошо вооруженных людей подошел к Чумляку со стороны степи. В двух верстах от села в неглубокой лощинке отряд расположился на отдых. Быстро наступала ночь. В селе засветились желтые огоньки. С церковной колокольни донесло десять гулких ударов.