Кольцо Либмана
Шрифт:
— Вам грозят шесть лет тюремного заключения, — произнес консул в ту минуту, когда моя душа вновь возвратилась в свою земную оболочку.
— Мистер Смирнов, представляющий органы юстиции, готов пойти на компромисс. И раз это так, от вас потребуется готовность к сотрудничеству, надеюсь, вы понимаете? Аб-со-лют-ная готовность…
Он порылся в каком-то конверте, достал из него глянцевую фотографию и на вытянутой руке, не вставая с места, показал ее мне. Но я ничего не увидел — все вдруг заволокла дрожащая пленка.
Консул уже проинформировал русских о том, что полгода
— Я верно выразился, мистер Смирнов?
Английский язык консула напоминал высокомерное конское ржание — характерную для Кембриджа и Оксфорда манеру говорить.
— Верно, — ответил русский. Под курткой у него в этот момент запищало некое устройство. Он поднес ко рту резиновый шарик и начал что-то быстро лопотать по-русски. Затем, бросив в сторону: «Excuse me, I will be back in a minute», [61] он спешно покинул комнату. Только теперь хлынувший из коридора свет позволил мне лучше рассмотреть его изможденное лицо: малиново-красная кожа сыщика, как кора у платана, болезненно шелушилась.
— Все это дело потихоньку начинает мне надоедать, — рявкнул консул. Он поводил себя по горлу рукой, словно лезвием ножа. — Эй, Либман, вы меня хотя бы слушаете? Через две недели приедет королева открывать после реставрации Рембрандтовский зал. Вы понимаете, каких усилий стоит подготовка к подобному визиту? Каждая минута, да что там, каждая секунда у меня сейчас на вес золота.
61
Извините, я вернусь через минуту (англ.).
Бразильские пальмы, а может, индонезийские, уже ждут — не дождутся. В Гааге же недовольны тем, что не удалось раньше отправить подданного обратно на родину. Судите сами, ваша история в Нидерландах облетела все газеты.
Я подумал: «Какая еще история?»
— Надеюсь, у вас есть совесть? — продолжал свои увещевания консул. — Вы ведь не хотите после стольких лет моих страданий здесь свести для меня на нет перспективу получить приятное назначение? И поэтому — он тараторил не переставая, — я хочу, во-первых, узнать, от кого вы получили эти иконы, и второе — кому они предназначались.
— Иконы?
В помещение снова вошел русский. Консул застыл надо мной в угрожающей позе, вновь показывая мне фотографию. Ослепительное сверкание красного камушка в его перстне чуть ли не насквозь прожигало мне сетчатку.
— Что вы скажете на это?
«И кто носит такие кольца?» — невольно подумал я. И лишь затем разглядел снимок. Меня захлестнула волна отвращения. Отличное фото, я получился на нем великолепно. Красавчик на фоне бедра мамонта. Я засмеялся, нервно захихикал и от удовольствия даже заикал. Жизнь — это праздник. Кто, черт побери, сказал,
Так мы с Эвой однажды теплым июньским днем приехали в крематорий Велзена, и там нас встретил ворон в костюме из черного бархата, который за минуту до того, как мы подошли, рассказывал коллеге конец анекдота: «И тогда эта женщина из отдела знакомств спрашивает того холостяка: „Вы, господин, желаете иметь его уже сегодня вечером?“ Представляешь, Кейс? Вы желаете…» При виде меня прожженную физиономию этого мерзавца заслонила профессиональная маска; открыв черную книжку и несколько согнувшись в полупоклоне, он, глядя в мою сторону, спросил:
— Во сколько прибудут остальные члены семьи?
Никаких остальных членов не ожидалось. Правда, я попытался довести печальную весть до сознания мамы: «Мама, Мирочка умерла… Мама…?!» Но она не реагировала. Человек отличается от животного наличием разума, мне это давно известно. Но чем объяснить животное начало в человеке? Послушайте, господин консул, может быть, опять-таки все дело в симметрии? Эва, ты меня слышишь? Доходят ли до тебя мои мысли? Подай какой-нибудь знак…
— Остальных членов семьи не будет, — сказал я. Услышав эти слова, ворон прокаркал:
— Тогда вам придется нести эту тяжкую ношу вдвоем.
И мы пошли, плечом к плечу, по взбирающимся в кручу тропинкам душистого леса; наше гиеноподобное горе мешалось с пением и пересвистом птиц, наконец Эва, от всех выпитых ею накануне таблеток и от отчаяния, перехватившего ей горло, повалилась на скамейку, а мне срочно понадобилось в туалет. Я больше не мог терпеть. Я нашел туалет и услышал, как другой ворон за перегородкой кому-то объясняет: «Черная, похоже, она была черная. А раньше у нас был такой классный крематорий. Исключительно для лучших людей. А теперь мы сжигаем черных. Рюд, знаешь этот анекдот…»
— Господин Либман, что тут смешного? — голос консула словно молотом разбил хрустальный дворец моих размышлений. — Вам грозят шесть лет тюрьмы. Что тут смешного? Перестаньте, расскажите лучше, от кого вы получили эти иконы.
— Какие иконы? — закричал я и бросил взгляд на русского и на консула, а сам продолжал хихикать, словно пациент клиники для душевнобольных.
Смирнов подошел к консулу, взял у него из рук фотографию и теперь сам поднял ее на вытянутой руке высоко вверх, предъявляя мне. На губах у него играла тонкая улыбка.
— На этом снимке фирмы Кодак, — терпеливо начал объяснять он, — отчетливо видно, как вы передаете чемоданчик толстому русскому. Место: Зоологический музей в Москве. Дата: 4 октября 1998 года. Смотрите, белыми буковками здесь все подписано. Через час, после того как был сделан этот кадр, толстяка вместе с его содельником арестовали в ресторане гостиницы «Метрополь»: эти двое собирались как следует отпраздновать. Чемоданчик у них конфисковали. В нем оказались четыре антикварные иконы, в том числе один очень редкий и ценный список с иконы «Богородица с черным младенцем» из Казанского собора.