Кольцо предназначения
Шрифт:
– На стенах кварцевая краска. Когда на нее падает луч солнца – происходит естественная процедура кварцевания. Очень полезно.
Все же он зануда. Ну ничего, после свадьбы мы здесь все переменим. Хочет Японию, будет ему Япония, но с хризантемами, сакурой, кимоно – и чтобы было много красного и золотого!
– Это твоя комната. – Алексей открыл дверь. – Ты можешь отдохнуть, принять душ, переодеться... Через три часа будет ужин.
«Вот как, торжественный обед. Надеюсь, что торжественный. Нет уж, голубчик, если я уж сюда попала – никуда не уеду, сяду прочно! Ты не представляешь, какой сюрприз ждет тебя к обеду!»
Подвенечное платье
И когда Аля стала в дверном проеме – изящной севрской статуэткой, хрупкой фарфоровой невестой в старинных кружевах, – он чуть сознание не потерял. Пусть стол за его спиной не выглядел накрытым для романтического ужина для двоих, при свечах. Пусть он ни разу не поцеловал ее. Пусть счастье это чужое, краденое... Но удача всегда на стороне сильного, и она сорвет банк.
– Пусть это будет наша помолвка, – прошептала Анжелика-Вероника, обдавая нареченного светом своих порочных, лживых, карих глаз, спрятанных за голубыми линзами. – Смотри, вот она, половина кольца. А где твоя? Нам нужно только соединить их...
Ее голос дрожал и прерывался, сердце ухало в черную бездну, наполненную извивающимися тварями, а Быков молчал, все молчал и смотрел на нее, и неизвестно, чем бы разрешилось это молчание, если бы у него вдруг не запиликал телефон.
– Извини... Да?
Он долго слушал, двигал бровями.
– Да. Она здесь. Сегодня прилетела.
И потом протянул мобильник ей.
– Вероника, это... Это твой отец. Он обеспокоен, кажется. Ты что, не сказала ему, где находишься?
Она недоуменно пожала плечами. Несмотря на все труды и старания, ей не удалось врасти и вжиться в Солодкову. Анжелике примерещился родной ее папенька, неудачливый депутат-реставратор Лапутин. Но как он мог звонить, если, по идее, должен торчать с Верой в Марьяшкиных хоромах, откуда у него этот номер?
– Привет, папуля... Как дела? Сердишься, что я вот так уехала? – прощебетала она и виновато улыбнулась стоявшему рядом Алексею. Ах, я виновата, я была сердита на папу и не сказала ему, куда и к кому уезжаю, он так волновался.
– Кто вы? – сказал ей в ухо очень близкий мужской голос, да так, что у нее по спине сразу побежала струйка холодного пота, а лицо изменилось. – Вы не моя дочь. Позвольте...
Она не успела ничего сказать. Алексей твердо взял у нее трубку, вытащил телефон из бледных, окостеневших пальцев.
– Юрий Иванович? В чем дело?
Она не слышала дальнейшего разговора. Повернулась, свистнув юбкой по полу из беленого дуба, и быстро взбежала по лестнице. И когда Алексей – потерянный, оглушенный – закончил разговор, Анжелики Тятькиной уже не было в его доме. Только на кустике шиповника, растущего у входа, белел лоскуток органзы – словно колючий страж пытался удержать лгунью.
Самые великие аферисты горели на мелочах. Анжелике Тятькиной и в голову не могло прийти, что Юрий
Он проверил автоответчик. Одно касалось какой-то работы – Веронике Юрьевне сообщалось, что по результатам теста она может быть принята на работу, и предлагалось прийти по какому-то адресу. Другие два были менее официального толка. Жалобный голос, явно принадлежащий молодому человеку:
– Вера, это Данила. Я знаю, ты не хочешь со мной говорить, не доверяешь мне. И ты права. Я очень виноват перед тобой, даже больше, чем ты думаешь. Но послушай: не доверяй Саше Геллер! Знаю, ты считаешь ее своей подругой. Поверь мне, она не желает тебе добра. Если захочешь узнать подробности – перезвони мне.
Юрий Иванович вздохнул. Интриги, интриги... Не иначе, этот обладатель жалобного голоса изменил Веронике с ее подружкой, а теперь хочет себя выгородить. Скорее всего к пропаже дочери это сообщение отношения не имеет. Так-с, что тут еще у нас есть?
Сообщений больше не было, зато Юрий Иванович выяснил, что Вероника в последний день своего пребывания дома несколько раз звонила на один и тот же номер. Быть может, стоит набрать его? Извиниться, объяснить ситуацию... Так он и поступил. А пока держался за голову, пытаясь разобраться в ситуации, у него самого зазвонил мобильник. И на этот раз в трубке зазвучал несомненный, подлинный, слабый, плаксивый голос Вероники.
– Папа...
– Где ты? Тебе нужна помощь?
– Очень... Папочка...
– Вера, постарайся не плакать и связно объяснить мне, где ты находишься!
– Я в больнице. Город Сердобск, районная больница. У меня, кажется, руки отморожены. И мне так плохо... Я все время шла.
Она шла, и шла, и шла. Из всего, что было, что могло быть в мире, Вера помнила только одно – нужно идти. Хотя уже через два часа сломалась одна лыжа, а вторую пришлось выбросить за ненадобностью. По пояс в снегу, хрипя и задыхаясь, отмахиваясь от серых мороков, преследовавших ее неотступно, – она шла и к концу дня перестала воспринимать реальность окончательно. Организм мобилизовал свои ресурсы на то, чтобы двигаться вперед. Думать, надеяться, плакать и отчаиваться не осталось сил.
Она видела костры, горящие в снегу, но тепла не шло от пламени. А у костров сидели люди – чужие и смутно знакомые. Она замедляла шаг, не в силах отвести глаз от огня, и люди жестами звали ее присесть. Но она знала – садиться нельзя. Уснет и замерзнет, а эти существа, кем бы они ни были, не смогут ей помочь. Это только тени с Холодного берега. Холодный берег есть, он существует не только в ее воображении – и живут на нем неприкаянные души. Быть может, Вере суждено стать одной из них, но пока есть еще силы – она будет идти. Потеряв счет времени, не зная направления, просто идти, как просила ее жрица неизвестной богини Эйи. Так было до тех пор, пока в серых сумерках Вера не выбилась из сил, и тогда впереди снова вспыхнул холодный костер. Но около него стояла одна только тень. Тень сделала шаг навстречу Вере...