Кольцо Уракары

Михайлов Владимир Дмитриевич

Все пошло как по писаному. Корнет уже держал на изготовку шприц без всяких признаков жидкости в нем: воздушная эмболия — вполне приемлемый в такой обстановке способ. Приподнял мою расслабленную руку, сдвинул рукав вверх — умело, почти неощутимо. Я поймал себя на том, что слишком рискую, растягивая удовольствие, и начал свою контратаку, не пошевелив даже пальцем. Только сильным, хорошо сфокусированным психоэнергетическим лучом, проникающим через любую защиту — кроме немногих ее видов, известных лишь продвинутым.

На миг мне стало даже жалко его, когда я представил, какой удар обрушился сейчас на его бедный мозг, какие незримые молоты заколотили в виски. Лицо его искривилось в гримасе, он выронил шприц, поднял руки к вискам, как бы защищая их от внезапной беды или, может быть, стремясь сжать

голову ладонями и тем помешать ей расколоться на множество осколков, именно такое ощущение у него сейчас и возникло. Обо мне он больше не думал, да и вообще рассудок его отключился, работали у него только инстинкты. Он бросился в поисках укрытия к своему компенсатору, захлопнул за собой крышку, скорчился, словно младенец в материнской утробе, но покоя не нашел: боль накатывала на него — волна за волной, и всякий раз его подбрасывало и он кричал — страшно, истошно, всем организмом ощущая свою медленную смерть, страшась ее и не умея противостоять ужасу. Поднимаясь и вылезая из своего гнезда, я следил лишь, чтобы процесс не перешел грань необратимости: мне не нужно было убивать его, а чувству мести я поддаюсь лишь в редких случаях, да и тогда оно остается под моим контролем. От корнета мне нужно было другое.

Подойдя к нему, я поднял крышку. Надо было торопиться: вопли корнета были, конечно, услышаны ревизором, чьей задачей сейчас являлось — следить за состоянием пассажиров все время нашего пребывания в Просторе да и после выхода тоже; каждый компенсатор поэтому имел акустическую связь с постом обслуживания пассажиров. Правда, приступы ужаса, приключавшиеся у пассажиров во время прыжка, не были такой уж редкостью: психика, лишенная привычной среды обитания — нормального Пространства, насыщенного множеством и ведомых, и вовсе пока неизвестных нам полей, — бедная наша психика, бывало, закатывала такие вот концерты. Так что ревизор мог и пренебречь сигналом — если был достаточно опытным специалистом, — и не поспешить к терпящему бедствие, на самом деле лишь кажущееся. Однако если он из молодых — прибежит обязательно. Мне сейчас не хотелось тратить силы на поиски — при помощи тонких тел, конечно — этого члена экипажа и на анализ его мыслей и намерений, проще было поторопиться с моим делом. Так я и поступил.

Сосредоточившись на корнете, я начал понемногу убавлять наведенную на него боль, не ослабляя, однако, ощущения предельного страха: психика парня мне нужна была покорной и восприимчивой. И одновременно занялся воздействием на его рассудок, память и подсознание. Теперь в его мозгу проявлялась и закреплялась, как снимок на пленке, новая картина произошедшего, на самом деле не имеющая с реальными событиями ничего общего. Придя в себя, корнет будет совершенно уверен в том, что задание выполнил, нужное нашел и сохранил, меня же навсегда вывел из игры. Искомую бумагу я тут же изготовил при помощи блокнота, аккуратно сложил и засунул во внутренний карман корнетской куртки, только содержание документа было вовсе не тем, на какое рассчитывали пославшие молодца; я был уже совершенно уверен, что знаю, кто стоит за корнетской спиной. Правда, проверить это мне не удалось в памяти и самого исполнителя, и его мика все, что касалось вышестоящих лиц, было тщательно стерто при помощи знакомого мне метода замедленного возврата, когда как бы уничтоженная информация восстановится сама собой через определенное время — или в заданных конкретных условиях. Мне удалось установить, что парень вспомнит, кому и куда он должен доложить о выполнении задания, не раньше чем на третьи сутки, считая от нынешнего дня. Но мы должны были расстаться уже завтра, а тащиться за ним ради выяснения второстепенной, по сути, детали мне было недосуг. Тем более что, как уже сказано, я и так знал, кто послал его, — или полагал, что знаю.

Убедившись в том, что корнет с его измордованной психикой воспринял все именно так, как следовало, я закончил насылать боль и погрузил его (теперь уже блаженно улыбающегося) в глубокий сон, в котором он должен был еще раз пройти через события, придуманные мною. Убедившись, что с ним все в порядке, я закрыл крышку его компенсатора и вернулся в свой. Мне трудно было удержаться от ехидной усмешки, когда я представил, какая каша заварится в его голове после того,

как он, проснувшись, увидит меня здоровеньким — в то время как, по его представлениям, я был уже мертвее мертвого. Но стоит ему покинуть корабль, как всякая двойственность в ощущениях и памяти исчезнет, и он готов будет под присягой утверждать, что благополучно угробил меня, как и следовало. Правда, в документе, который он доставит, будет изложена другая точка зрения; ничего, пусть сторонник опасной игры поломает над этим противоречием свою умную голову.

Так я и уснул в компенсаторе: с удовольствием представляя себе эту сценку. И мне снились приятные сны. Снилось, что я снова вошел в медитацию, общаюсь с тем, кого привык встречать там, и он успокаивает меня, обещая, что все будет хорошо и я вернусь к нормальной жизни, потеряв не так уж много в совершенствовании своего духа, а упущенное наверстаю быстро.

К сожалению, я знал, что это лишь сон.

Топси оказалась и в самом деле веселой планетой. В особенности для меня. Такой веселой — уж дальше некуда.

Большую часть своих тридцати семи лет я провел на Теллусе. Но по роду деятельности приходилось бывать и на Других мирах, иногда весьма отдаленных от прародины.

Они были очень разными, и — если верить историкам — это разнообразие было свойственно им с самого начала освоения. Хотя люди, прилетавшие на них, были, в общем одинаковыми: тип энергичных людей без предрассудков с очень туго закрученной внутренней пружиной; людей, готовых принимать крутые решения и незамедлительно выполнять их. Но часто уже следующее поколение, и уж обязательно — третье становилось по своему характеру совершенно другим, нередко даже — противоположным по отношению к своим отцам или дедам. Почему? Для себя я нашел лишь один ответ: миры влияли на них.

У каждой планеты — свой характер, и люди достаточно быстро перенимают его, потому что иначе им не выжить. Характер планеты определяют и диаметр ее, и гравитация на поверхности, и химический состав, и уровень радиоактивности, и количество энергии, получаемое от светила, и его спектр, и наличие (или отсутствие) больших водных массивов и рек, рельеф, господствующие ветры и течения, флора и фауна, геология коры и мантии, количество и масса спутников, космическое излучение и наличие озона в атмосфере, вид звездного неба — одним словом, все на свете и еще кое-что.

Поэтому разбегание цивилизаций началось сразу же при их возникновении и сегодня стало уже совершенно очевидным фактом, с которым приходилось считаться. Перед посещением любого мира очень полезно бывает познакомиться с его характеристиками. Обычно для этого достаточно заглянуть в популярный ежегодник «Где, Что, Кто». Если же вам нужны какие-то конкретные цифры и факты, придется искать доступ к закрытой информации, это куда сложнее. У меня такой доступ — хотя и не на самом высоком уровне — был, так что еще заблаговременно я мог бы получить нужную справку по любому миру. Но если говорить о Топси, то я и так знал все, или почти все о ней давно и наизусть. Хотя и не стал докладывать об этом Королю пентаклей.

Политически Топси не была независимым государством, но принадлежала к системе Армага — как известно, самого богатого и мощного члена Федерации. Фактически же зависимость выражалась разве что в том, что Топси ежегодно вносила в копилку своей метрополии немалую сумму налогов. Зато федеральные налоги ей платить не приходилось. Это устраивало и Топси, и Армаг. Официальный статуc этого мира был: свободно присоединившаяся территория.

Помимо резко консервативного типа цивилизации, Топси выделялась среди прочих населенных миров самым низким коэффициентом соблюдения Федерального законодательства, и одновременно — наиболее высокой суммой собираемых налогов, а также — для неграждан — легкостью получения разрешений на коммерческую деятельность и практической невозможностью раздобыть лицензию на деятельность производственную. Проще говоря, вы могли там за час решить вопрос об открытии, скажем, супермаркета, но вам и за год не удалось бы продвинуться ни на шаг, если хотели построить фабрику. Столь же сурово был ограничен импорт на Топси механизмов, зато широко распахивались двери перед ввозимой электроникой. Вывозить же в силу отсутствия серьезной промышленности с Топси было вроде бы нечего.