Кольцо

Мельников Виктор Иванович

Лешка улыбнулся и обнял мать:

– Да это Павел из нашей бригады. У вокзала живет. Вот по дороге и зашли. Я и забыл совсем, что сегодня пятница и, стало быть, стирка.

– Ладно, проходите, я уж скоро закончу.

Лешка посадил гостя на диван и выложил перед ним охапку листов со стихами. Сам сел напротив и принялся ждать. Ему казалось, что сейчас Павел вскочит и воскликнет: "Дружище! Да ты настоящий поэт! Твои стихи изящны и тонки. Все слово в слово, запятая в запятую. Никаких отступлений ни от образа, ни от мысли! А какие ритм и рифма! Язык, язык какой! Настоящий, русский. Да такой поэт раз в сто лет рождается! Завтра же едем в Москву!"

Но

Волгин все читал, читал и вскакивать, похоже, не собирался. Даже более того, некоторые стихи он, как показалось Лешке, откладывал, не дочитывая. Изредка в их сторону поглядывала мать. Молчание затягивалось. Тогда Лешка не выдержал и сказал:

– А я вот вчера о Пушкине написал...

– О Пушкине? Любопытно. Ну-ка, прочти!

Лешка вскочил, отодвинул ногой от себя табуретку, сложил руки сзади и стал громко декламировать:

В лучшей традиции века

Он вызов повесе бросил.

Тень черного человека

От себя и жены отбросил.

Сквозь этот январский иней

Смотрели два пистолета.

Колыхнулся в воздухе синем

Запоздалый выстрел поэта.

За десять шагов до рая

Пушкин споткнулся на берегу.

Кровь закапала, остывая,

Красной вишенкой на снегу...

Закончив, Лешка вопросительно уставился на Павла.

– Понимаешь, Леша...
– поэт отложил листки от себя и откинулся на диване. Из его дырявых носков виднелись голые пальцы.
– Мне кажется, ты торопишься. Напор у тебя, конечно, есть, этакое юное поэтическое нахальство... Ну, естественно, размер где-то хромает, рифма тоже... Но это все мелочи, это можно поправить. Хуже, что ты пишешь, не вникая в материал. Ну вот хотя бы Пушкина взять. Ведь это человек-эпоха, это создатель русской литературы как таковой. И личность совершенно потрясающего масштаба. Император Николай I после беседы с Пушкиным сказал: "Я сегодня говорил с умнейшим человеком России". И ведь правильно сказал! Пушкин жил в эпоху романтизма, во время блестящей аристократической поэзии. И не просто жил. Он был наиболее ярким воплощением этих понятий. А ты, ничего об этом не подумав как следует, с маху взялся за Пушкина, да еще пишешь о нем в каком-то расхристанном маяковско-есенинском духе. Это, брат, безвкусица...

Лешка скис на глазах.

Поэт посадил его рядом с собой и обнял:

– Учиться надо! Учиться вместе с друзьями и у друзей. Вот ты говоришь: друзья нехороши. Это ерунда. Во-первых, не может быть, чтобы во всем городе не нашлось нескольких человек, близких тебе по духу. Их надо искать. Что у вас, нет музея, библиотеки, Дворца культуры? Наверняка есть. Во-вторых, найдутся еще иные друзья - книги. Не только Пушкин, Лермонтов, Есенин, но и Лорка, Ахматова, Пастернак, десятки других поэтов должны стать твоими друзьями. Конечно, поэзию начала века здесь трудно достать, Гумилева особенно... Но сиднем сидеть тоже нельзя: надо искать выхода на самиздат, что ли...

У Лешки в голове от всего этого каша заварилась. Сидел он, переваривая непонятное: Николай I, Гумилев, "самиздат" какой-то... С одной стороны, вроде бы ясно было, что он, Лешка, потерпел позорное и до невозможности стыдное поражение, а с другой, несомненно, стоит он на пороге неведомой страны. И это серьезно, коли московский поэт беседует с ним почти на равных.

– Я вижу, вы, Павел, хоть и плотник, а человек образованный.
– Мать сняла фартук и села напротив.
– Хочу вам случай один рассказать. Идем мы однажды поздно вечером с Лешкой по улице. А он останавливается у лужи и говорит: "Мам, гляди, как звезды купаются. Много

их, наверно, тут. Им бы поглубже где. Давай снесем их в речку". Это уж довольно давно было. с тех пор я стала за Лешку опасаться. Чудной он у меня. Вроде бы и хорошо, что он на других не походит, а в другой раз глянешь - так и страх берет: а ну как умом тронется... Вы уж мозги-то ему проветрите, а то больно уж он этой своей поэзией увлекся.

– Да вы не пугайтесь за него, - успокоил ее Павел.
– У Алексея - дар Божий. Я не знаю, станет ли он поэтом, но одаренность его несомненна. Интересно, в чем она проявится... В принципе, можно и в плотницком ремесле достичь гениальности - таким стать художником, что никому не сравниться.

Некоторое время все молчали. Потом мать спохватилась:

– А что это мы сидим? Ведь ужинать пора.
– Она поднялась и стала перекладывать со стола лишние вещи.

И тут упала шкатулка с иголками да нитками, а оттуда, из маленького отделения, вдруг что-то покатилось по полу, сверкая огнистыми проблесками.

– Что это?
– спросил поэт.

– Да так...
– смутилась мать.
– Колечко наше семейное...

– А можно посмотреть?
– в голосе Павла звучал неподдельный интерес.

Кольцо

– Ну что ж... Посмотрите, коли охота.

И словно незримая тень повеяла по комнате, когда мать передавала кольцо Волгину.

На первый взгляд было оно совсем простое: ровное, сверху черный лак, разрезанный по всей длине двумя параллельными золотыми бороздками, а внутри - обычное, полированное, только с какими-то буковками. Лешка к нему настолько привык, что уже не обращал внимания. А поэт заинтересовался, да еще как!

– А колечко-то антикварное...
– протянул он, изучая пальцами свою находку.
– Похоже, первая половина XIX века. Эге, да тут что-то написано! Ну-ка, ну-ка...

Он достал из кармана квадратный необычный кошелек, развернул его, вытащил оттуда маленькую линзу и, прищурив один глаз, принялся всматриваться.

Прошло несколько секунд.

Волгин поднял голову и глянул на присутствующих затуманенным взором.

– А откуда у вас это кольцо, если не секрет?

– Я же говорю - семейное... Бабушкино еще...

– Покупное или дареное?

– Да откуда ж мне знать!
– рассмеялась мать.
– Меня ведь тогда и на свете не было, коли оно такое старое, как вы говорите.

– А если постараться? Припомните, это важно.

– А ведь и верно... Да, точно! Мама когда-то обмолвилась. Точно, дареное оно!

– Ну, Алексей, поздравляю. Это не просто кольцо - это реликвия. Знаешь, что там написано? По-латыни: "Муза глориам коронат". То есть "Муза славу венчает". И значит, принадлежало оно какому-то поэту. Может быть, даже декабристу: Кюхельбекеру, например, или Батенькову. Каково? Да и не так важно это. пусть даже то был никому не известный поэт-любитель. Но ты от него завещание получил через такую бездну времени. Полтораста лет - ты представляешь?

Лешка сидел открыв рот.

Волгин протянул ему руку:

– На! "Храни кольцо!" - как сказал бы Северянин. Держись за это кольцо, парень. Береги его и ни за что никому не продавай. В нем - твоя судьба, Алексей. Здесь не случайность. Тебе, наверное, Богом предназначено стать мастером своего дела!

Лешка бережно принял кольцо и положил его на краешек буфета.

Утром они вместе дошли до станции. Голова слегка кружилась: вчера легли за полночь, все никак наговориться не могли. На платформе Волгин еще раз крепко обнял паренька - расстались они друзьями.