Кольцо
Шрифт:
— Обцарапался весь...
— С непривычки. Я давно этим не занимался. — Ник осторожно высвободил руку. — Ну что... Давай включим?
— Давай...
Он соскользнул с кровати, вынул аметистовую друзу из коробки, поставил на тумбочку — и внезапно ночник засветился, засиял, заиграл знакомыми розовато-сиреневыми переливами.
Это было чудо! Словно что-то волшебное, чего не может быть, не бывает в жизни, — все-таки случилось! Нэнси едва заметила, как Ник выключил верхний свет, как сел рядом, обхватив ее за плечи, — словно завороженная,
— Вот видишь — все еще можно исправить. Все, кроме смерти, — сказал Ник негромко.
Нэнси обернулась — глаза его были серьезными, словно он ожидал от нее какого-то ответа. Сказать: «Спасибо»? Но он и без того наверняка понимал, что она сейчас чувствует, поэтому Нэнси просто кивнула.
И вспомнилось внезапно, как давным-давно они вот так же сидели перед ночником и рука Ника так же лежала у нее на плече — тяжелая и теплая...
— Ну что — давай ложиться? — усмехнулся он, выпрямился и махнул Дарре на дверь своей спальни: — А тебе, голубушка, извини уж, как всегда, придется... туда.
Собака изъявила полное нежелание покидать его общество: заизвивалась и попыталась наскочить лапами.
— Извини... извини... — повторил Ник, похлопал ее по бокам — после чего, слегка подталкивая коленом, довел до спальни и закрыл за ней дверь. Вернулся и начал раздеваться.
Нэнси сидела, забыв о том, что ей тоже нужно что-то делать. Ей вдруг пришла в голову странная мысль: а ведь она никогда раньше не видела, как Ник раздевается! Никогда... Обычно он или приходил уже полностью раздетый, или ждал в постели. И захотелось хотя бы сейчас досмотреть все до конца. Досмотреть — и запомнить, как переливаются мышцы под кожей, как он поворачивает голову, как усмехается чему-то...
— Что ты так смотришь? — с усмешкой спросил Ник.
— Красивый ты очень... — Против ее воли, это прозвучало почти печально.
— Какой уж есть.
На этот раз он не погасил свет. И вел себя необычно — с какой-то непонятной, чуть ли не пугающей нежностью.
Всегда напористый и страстный, так хорошо знающий, как пробудить в ней ответную страсть, в этот раз он гладил и гладил Нэнси по лицу, по шее — легонько, кончиками пальцев; пощипывал губами мочки ушей, проводил ими по векам, не давая открыть глаза.
От этих легких прикосновений все ее тело налилось томительной жаркой тяжестью. Нэнси знала, чувствовала, что и Ник хочет ее, — не почувствовать было трудно, его мужское естество прижималось к ее животу, возбуждая еще больше. Но пальцы его по-прежнему скользили по ее лицу неторопливо и нежно.
— Я никогда раньше не спрашивал — тебе хорошо со мной? — неожиданно спросил он.
И это было странно — он не разговаривал обычно в постели...
— Да, — выдохнула Нэнси. — Да, да...
Да, да! Лучше, чем с ним, ей не было никогда и ни с кем. Только с ним, с Ником, с единственным, она забывала обо всем, превращаясь в комок неистового, безудержного желания. Как и сейчас. Как и сейчас — в нереальном, наполненном переливами
По телу Нэнси пробегали короткие судороги наслаждения, служившие лишь предвестниками чего-то большего. Вцепившись Нику в плечи, она извивалась, стонала, подавалась к нему, стремясь почувствовать его в себе еще глубже, еще полнее. Ей казалось, что в комнате не осталось воздуха, что легкие с каждым вдохом наполняются жидким огнем. Она распахнула глаза, будто это могло помочь ей дышать, и забилась в пронзившей ее судороге сокрушительного оргазма.
Перед широко раскрытыми невидящими глазами метались розовые пятна, похожие на вспышки фейерверка; где-то далеко, словно сквозь забытье, она ощутила, как Ник задрожал и извергся в нее, но и после этого продолжал двигаться, как разогнавшаяся машина. Правда, все медленнее... и медленнее — пока, наконец, не опустился на нее, навалившись всем весом и обжигая шею горячим тяжелым дыханием.
Охваченная сонным блаженным оцепенением, Нэнси не в силах была ни сказать что-то, ни повернуть голову и дотянуться губами до оказавшихся совсем близко темных волос, ни даже шевельнуть кончиком пальца. Веки ее постепенно ослабели и сомкнулись.
И, засыпая, она все еще чувствовала Ника рядом как часть себя — часть, без которой жить невозможно.
Глава 22
Он устал. Он чертовски устал. А главное — все было бессмысленно и безнадежно. Что бы он ни делал, как бы ни старался, сегодня он не был ни на йоту ближе к Нэнси, чем тогда, когда встретил ее в коридоре телестудии.
И даже когда на мгновение мелькала надежда, что вот, наконец теперь все будет хорошо — снова и снова что-то вставало между ними.
Что-то... Не «что-то» — пора назвать вещи своими именами, всегда одно и то же: ее маниакальная ненависть к Алисии. К Алисии — и ко всему, что с ней связано, ко всему, к чему та прикоснулась, ко всему, что напоминало о ней. В том числе и к нему.
Зачем он еще продолжал эту бессмысленную игру? Ведь уже было ясно, что ничего не выйдет. Пройдет ли еще двадцать дней, которые им осталось быть вместе согласно контракту, или месяц, или больше — все равно с этим ничего не сделать. Так не лучше ли все бросить, и уехать обратно, в Нью-Йорк, и жить, как жил раньше, и в первый же вечер найти себе какую-нибудь дурочку вроде Стефи!
И не лететь сейчас ни в какую Калифорнию... Зачем это? К черту!
Наверное, он просто привык доводить все до конца — как в детстве, даже если фильм оказывался скучным и неудачным, все равно не уходил из кино. Что ж — похоже, этот фильм тоже оказался неудачным, и пора когда-нибудь повзрослеть.
«Как блуждающий манящий огонек на болоте, за которым человек идет, не разбирая дороги, и увязает все глубже и глубже». Почему-то в голову Нику пришла эта странная, вычитанная где-то фраза.