Колдовской апрель
Шрифт:
— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Рикардо меня практически не переваривает.
— Ха! Ну вы даете! А зачем он пригласил вас пожить в палаццо?
— Я думаю, чтобы проще было за мной присматривать.
— Ага, понимаю. И заодно надавить насчет Каза Розале.
— Да, наверное.
— Он чертовски сильно хочет вернуть дом, это верно.
— Я его отчасти понимаю.
— Чего? Вы что, красавица!
— Не то, чтобы я соглашалась, но…
— И не вздумайте! Он не может вас заставить.
—
— Не позволяйте ему переехать вас, словно вы щепочка на пути асфальтового катка! Я с вами! Мы будем сражаться! Я, конечно, не обещаю огневой поддержки, детская психотравма — это вам не насморк, но партизанскую войну в тылу противника гарантирую. И потом — душой я с вами, прямо на баррикадах!
Джина грустно улыбнулась и задумалась. Адриано с участием наблюдал за ней, а потом осторожно спросил:
— Боитесь проиграть?
— Боюсь… И проиграть боюсь, и победа вряд ли обрадует.
— О, узнаю брата Рикко! Большой Брат всегда умел подавлять людей… Между прочим, я вас понимаю. Когда Рик по-настоящему взбешен, у меня душа уходит в пятки. Сегодня еще ничего, хотя и влетело за эту несчастную встречу.
— А вы не думаете, что насчет этого он прав?
Голубые глаза с упреком воззрились на нее. Адриано склонил голову на плечо и простонал:
— Только не говорите, что вы на его стороне!
— Я не на его стороне, просто… работа есть работа.
— Да поймите вы, прекрасная Джина, это он у нас босс, акула капитализма, хозяин на своей земле и прочее, и прочее. Я — натура творческая и безалаберная, я пою, как жаворонок, потому что мир вызывает у меня желание петь — а мне говорят "Иди и договорись о поставке мраморных унитазов в гостиницу Санта Кроче". Какой жаворонок это выдержит? И потом: нельзя же всю жизнь твердить мне, что я никчемный, бестолковый, несобранный и так далее? Я же могу в это поверить — и мир потеряет своего жаворонка, приобретя взамен мерзкого нахлебника.
Внезапно Адриано замолчал, а затем произнес очень спокойно и серьезно:
— Я не должен с ним работать, в этом все дело.
Джина почувствовала к парню настоящую симпатию.
— Разве он вас… тебя заставляет?
— Ну, не то, чтобы заставляет… Просто держит на коротком поводке. Ты знаешь, у меня есть деньги, но до тридцати лет я могу только хвастаться, что они у меня есть. Хочешь вина? Нет? А я выпью. Так вот, до тридцати лет я совершенно в его власти. А мне надоело жить в этом сыром мавзолее под названием Венеция. Я не могу ждать до тридцати лет! Я хочу уехать. В Штаты, например, или в Мексику… Мама сглупила, послушавшись моего Большого Брата.
— Так это он настоял? У меня сложилось впечатление, что ваша мать была женщиной с сильным
— Да какая разница теперь-то? До тридцати лет я никуда не денусь. Бедный раб, томящийся в неволе…
Джина с усмешкой окинула взглядом ухоженные руки, шелковую рубашку с золотыми запонками.
— А на кого-нибудь другого ты не пробовал работать?
— Смеешься? Ты знаешь, что они мне предложили? Работать пять дней в неделю! Можешь себе представить?
— Какой ужас. Бедный раб.
— Ценю юмор, но для меня это и в самом деле кошмар. Здесь, у Рика, я по крайней мере могу иногда расслабиться и не приходить на работу. Главное, чтобы он об этом не узнал. Слушай, у меня сейчас еще и зубы заболят. От тоски. Что ты сегодня собиралась делать?
— Вообще-то пока не знаю.
— А Венецию ты уже видела?
— Нет, я только вчера приехала… Рикардо предложил съездить в Мурано, но…
— До вечера его теперь не жди. Работа для него все. Он вполне способен помчаться на ту встречу. Джина, ангел, не смотри с таким укором, у меня правда болел живот. Честное слово! Только Рик, этот бесчувственный дьявол, может мне не верить, но ты-то…
— Ну, не знаю…
— Такая красивая и такая вредная! Не буду вести партизанскую войну, такая вредина и без меня справится. Ну Джина, ну пожалуйста! Давай куда-нибудь пойдем, а?
— Не думаю, что могу согласиться.
— Это из-за этого тирана? Думаешь, он будет против?
— Думаю, да.
— А тебе-то что? Пусть злится на здоровье. Или ты его боишься?
— Я думала, ТЫ его боишься.
— Боюсь. Когда он рядом. Но сейчас-то его нет!
— Но если мы уйдем, неприятности неизбежны.
— А мы ему не скажем. Будем как настоящие партизаны. Уйдем в леса. Скроемся от преследования. Забросаем следы перцем. Отстреляемся, в конце-то концов!
— Да, вот он придет, а нас обоих нет…
— Он не придет, говорю тебе. Контракт срывается — значит, можно хоть на голове стоять, он не заметит. Ну Джина, ты что, хочешь весь день дома просидеть? Хороший дом, не спорю, каменный, с окошками, но ведь тюрьма же! Потом: мы же вернемся вечером!
Джина с сомнением смотрела на Адриано, взвешивая шансы. Если Рикардо узнает… А что, собственно, он должен узнать? Он же не сказал, чтобы она обязательно дождалась его? И вообще, почему она должна его слушаться?
Джина вдруг вспомнила, что…
— Погоди, у тебя же живот болел!
— Мне уже лучше.
— Но живот — это серьезно.
— Все прошло. Это было чисто нервное. Медвежья болезнь. У меня иногда бывает.
По дороге я тебе расскажу, как она протекает, ты обхохочешься… то есть, обрыдаешься! Тебе что-нибудь нужно?