Колдовской мир (Книги 4, 5, 6, 7 цикла "Колдовской мир")
Шрифт:
Развязав свой узелок, Эфрика достала красиво сделанные восковые свечи, пахнущие сухими травами, и поставила по одной в каждом углу звезды-алтаря, а леди в это время развернула свой узелок и достала чашу, грубо сделанную из дерева явно неопытными руками. Так оно и было: леди сама втайне резала ее. Она поставила чашу в центр звезды и насыпала в нее песку, взятого понемногу из каждого угла. Серебряного песка она взяла двойную порцию. Чаша наполнилась до половины.
Затем она кивнула Эфрике — они все делали молча, не нарушая тишины. Мудрая Женщина набросала
Она взывала к Имени и Власти. И ей ответили. Из темноты ударил белый огонь и воспламенил белый порошок.
Пламя было таким ослепительным, что Эфрика вскрикнула и закрыла глаза. Но леди Эльмондия твердо стояла и пела. И пока она пела, пламя продолжало гореть, хотя порошка уже не было… Она снова и снова повторяла некоторые слова. Наконец она подняла руки, и когда она их опустила, пламя погасло.
Но вместо чаши на алтаре стоял кубок, сияющий, точно серебро. Леди взяла его, быстро завернула и прижала к себе, как сокровище, по ценности равное ее жизни.
Свечи сгорели, но нигде не оставили капель воска: камень был чистым. Женщины повернулись и пошли. Когда они перелезали через стену, Эфрика оглянулась и увидела, как по песку пробежала рябь, и отпечатки их следов исчезли.
— Сделано, и хорошо сделано, — сказала леди устало. — Теперь остался только конец.
— Желанный конец, — робко сказала Эфрика.
— Будут двое.
— Но…
— Двойное желание имеет свою цену. У милорда будет сын, который, как написано на звездах, будет ему компанией. Однако на страже будет другая.
— А цена, леди? Ты знаешь цену, милая подруга, лунная моя сестра?
— Нет, — покачала головой леди.
— Знаешь! Мы вместе бросали пророческие руны. Наступит время, когда один должен будет уйти, а другой остаться. Это время придет рано или поздно — для благой цели это неважно. У милорда будут те, кто станет смотреть за ним. Не гляди на меня так, лунная сестра. Мы с тобой знаем, что в такой разлуке двери остаются открытыми, хотя тусклые глаза этого мира плохо видят. Нашей долей должна быть радость, а не печаль.
У леди Эльмондии было, как всегда, печальное и спокойное выражение лица, но сейчас казалось, что ее окутало какое-то сияние, какая-то особая прелесть, когда она внесла кубок в дом.
Она налила в него особого, самого лучшего вина Эфрики, подошла с полным кубком к ложу своего мужа и положила руку на его лоб. Он проснулся. Она улыбнулась ему и сказала что-то на их языке. Он тоже улыбнулся и выпил половину того, что было в кубке. Она выпила остальное. Он протянул к ней руки, она легла с ним, все было выполнено. За это время луна зашла и первые лучи солнца осветили небо.
Довольно скоро стало заметно, что леди беременна: женщины деревни стали меньше бояться ее и свободно рассказывали о том или ином, что помогает женщинам в таком положении. Она всегда ласково благодарила, и они приносили ей маленькие подарки — полоску тонкой шерсти или пояса, или какую-либо еду, полезную для беременной.
А Труан все больше становился своим в деревне. Он отлучался с Омандом в Джурби по торговым делам, и по возвращении Оманд с большим удовольствием говорил, что лорд замечательно торговался с салкарами, получив больше барыша, чем за многие предшествующие годы.
Наступила зима. Люди не отходили далеко от своих домов, кроме как в канун Юла, когда был праздник Конца Года. Женщины бросали в костры плющ, а мужчины — остролист, чтобы наступающий Год Горского Змея принес им удачу.
После ранней весны пришло лето, все чаще в деревне стали появляться на свет дети. Эфрика помогала при родах. Леди Эльмондия больше не выходила. Некоторые из кумушек видели ее и качали головами, потому что ее тело грузнело, а лицо было очень худым и руки как палочки, а ходила она уже через силу. Но она улыбалась и казалась довольной, а ее лорд не обращал никакого внимания на перемену в ней.
Ее время пришло в лунную ночь, такую же ясную, в которую они с Эфрикой вызвали кого-то в звездообразных стенах… Эфрика принесла краски, над которыми прочла древние заклинания, начертила руны на животе леди, на подошвах и на лбу.
Это была долгая мука, но когда она кончилась, раздался плач двух младенцев — мальчика и девочки. Леди, слишком ослабленная, чтобы поднять голову с подушки, посмотрела на Эфрику, и Мудрая Женщина быстро подошла к ней, держа в руке серебряный кубок. Она налила в него чистой воды и держала так, чтобы леди могла, хоть и с трудом, поднять правую руку и окунуть пальцы в воду. Затем она коснулась ими девочки, которая больше не кричала, а смотрела на мать странными, почти сознательными глазами, словно понимая, что происходит.
— Эллис, — сказала леди Эльмондия.
Возле нее стоял лорд Труан с каким-то обреченным выражением лица, как будто его долговременное легкое восприятие жизни закончилось горьким знанием. Он тоже окунул пальцы в воду, коснулся кричащего и брыкающегося мальчика и сказал:
— Эйлин.
Так они получили имена. Через четыре дня после их появления на свет леди Эльмондия навеки закрыла глаза. Лорд Труан дал Эфрике и женщинам поселка сделать все, что полагалось, а затем завернул тело жены в шерстяной плащ и понес в холмы. Люди, увидев его лицо, не спрашивали, куда он пошел, и не предлагали своей помощи.
На другой день он вернулся один. С тех пор он никогда не упоминал о леди и стал очень молчаливым. Он охотно помогал в любом деле, но говорил редко. Он продолжал жить у Эфрики и заботился о детях больше, чем какой-нибудь мужчина в деревне. Но люди ничего не говорили, потому что уже не чувствовали себя легко с ним, как будто тайна, что всегда окутывала леди, теперь перешла к нему.
Таково начало рассказа, я узнала его в основном от Эфрики и немножко от Труана, чужеземца, моего отца.
Я — Эллис.