Колдовство
Шрифт:
— Едва ли есть разница. — Мэг очень хотелось обнять его, но она чувствовала, что сейчас неподходящий момент.
— Кроме того, я был болен. Обычная простуда, но родители настояли, чтобы я остался дома. То должен был быть наш первый официальный лондонский визит — а для меня вообще первое посещение Лондона, — поэтому я дулся из-за того, что меня не берут. Вот что гнетет меня больше всего — что я сердился на них, когда мы прощались. Потом пришел этот незнакомец — лондонский епископ послал его, — чтобы сообщить мне, что вся моя семья погибла и что я отныне граф Саксонхерст. Поскольку со стороны Торренсов не было подходящей
Мэг повернулась к нему, полная сочувствия.
— Как они погибли?
Сакс слегка придвинулся к ней.
— Они ехали навестить тетушку, мать Дафны, которая жила в Кенсингтоне. Считается, что на них напал разбойник.
— Так близко от города?
— Тогда на дальних окраинах Гайд-парка было довольно опасно, это теперь там дежурит вооруженный патруль. Пятнадцать лет назад, — она почувствовала, как его передернуло, — полагаю, там было гораздо менее спокойно. Но никто точно так и не узнал, что произошло на самом деле. Известно только, что отца застрелили. Они ехали в фаэтоне, и лошади, должно быть, понесли. Чертова беспечность…
Часы в отдалении пробили три четверти часа. Он положил руку на ее левую грудь.
— Вот так потерять всю семью, — вздохнула Мэг, придвигаясь ближе. — Такой маленький, и остался совсем один. Мои родители тоже не позаботились о нашем будущем. И это еще менее простительно, потому что мой отец долго и тяжело болел. Но я не верю, что мама хотела умереть. Так или иначе, они знали, что я обо всех позабочусь…
Она испытывала сильное искушение рассказать ему о подозрениях насчет Шилы и смерти родителей. Но он по-прежнему не верил в волшебство. И в любом случае сейчас был его черед рассказывать свою историю.
Придвинувшись ближе, Сакс нашел губами ее губы.
— Когда все это закончится, напомни мне, чтобы я тщательнейшим образом привел в порядок все наши дела.
— Хорошо. — Она чувствовала, как не хочется ему рассказывать все, но считала, что ему самому это необходимо. Она погладила его густые шелковистые волосы и мягко напомнила:
— Итак, тебя забрали герцог и герцогиня Дейнджерфилд.
Какое-то время ей казалось, что он не будет продолжать, но он наконец сказал:
— Тогда я как бы окаменел. Все изменилось. Даже мое имя… — Голос его пресекся, и он прижался лицом к ее шее. Потом продолжил:
— В свое время родители велели слугам называть меня «мистер Фредерик». А теперь все обращались ко мне как к графу Саксонхерсту. Так звали моего деда или моего дядю, а может быть, отца, но не меня. Тем не менее герцогиня настаивала. Получалось, что мистер Фредерик Торренс просто перестал существовать.
Мэг закрыла глаза, ошеломленная представшей перед ее мысленным взором картиной: маленький, раздавленный горем мальчик, не старше Ричарда, окруженный незнакомыми людьми, в чужом доме. Познакомившись с герцогиней, она теперь представляла себе, какой холодной и суровой по отношению к нему она должна была казаться, хотя, безусловно, и горевала об утрате любимой дочери.
— Но они и не могли называть тебя по-другому, — возразила Мэг. Поскольку он ничего не ответил, она добавила:
— А как тебя начали называть Саксом?
Пошевелившись, он снова отодвинулся от нее.
— Это случилось
— Он тоже там был?
— Он был сыном моего учителя. Оуэну разрешалось посещать уроки вместе с Кобхэмом и со мной.
— Кобхэмом?
— Это еще один кузен. Сейчас он наследник герцогского титула. Напыщенный и бесхарактерный. И весьма тупой! Попытки доктора Чанселлора вбить в него хоть какие-то основы знаний давали возможность нам с Оуэном немного полодырничать и развлечься, но так, чтобы герцогиня об этом не узнала. Кое-кто из слуг были нашими союзниками. Но мы старались не подводить их. Это не всегда получалось… — Он запнулся, потом продолжил:
— Когда я стал взрослым, я взял к себе в дом тех из них, кого смог разыскать. Прингла. Повара. Кларенса выгнали, выплатив ему жалкие гроши, хотя он был ни в чем не виноват.
Картина становилась яснее для Мэг, хотя истина все еще билась, словно бабочка, стремящаяся освободиться от куколки, — настолько хрупкая, что любым неосторожным словом, любым неосторожным движением ее можно было погубить.
— Понимаю, каким ужасным было для тебя то время. Герцогиня, видимо, была очень сурова, но ты ее, конечно же, не за это ненавидишь. Она была жестока?
— Жестока? — Он покатал слово во рту, словно пробуя его на вкус. — Физически — нет. Меня наказывали, когда я того заслуживал, но не жестоко. Иногда наказания были несправедливыми, с моей точки зрения, но за это я бы ее не возненавидел. — Он помолчал немного. — Она пыталась лишить меня моей жизни.
— То есть убить?
— Нет. Лишить моей предыдущей жизни. Видишь ли, она ненавидела моего отца. Не выносила его, потому что считала, что он украл у нее любимую дочь. И не могла смириться с тем, что мать избегала ее только потому, что герцогиня ненавидела ее мужа. Ей было удобнее думать, что отец насильно удерживает мою мать. Она пыталась расстроить их брак. Когда это не удалось, попыталась погубить его в глазах общества и весьма в этом преуспела, поскольку он был одним из Торренсов и, следовательно, повесой. Но она не сломила его и не разрушила их брак — и не могла этого, перенести. Поэтому она постаралась отомстить им после их смерти. Она уничтожила все его портреты. У меня нет ни одного. Она запретила мне говорить о нем. Я мог говорить только о матери и сестре, но не об отце.
Мэг чуть не дрожала от ужаса.
— А как она могла тебе этого не позволить? Наказывала?
— Меня пороли каждый день. Но если я упорствовал, бить переставали. И били Оуэна. Она дьявольски изобретательная женщина. Я платил ей тем, что никогда не говорил ни о матери, ни о сестре. Вел себя так, словно моя прежняя жизнь никогда не существовала. Кроме одного дня в году — в годовщину их смерти я делал официальное заявление о том, что помню их, и Оуэна пороли за это.
Мэг пыталась представить себе, каково было десятилетнему страдающему мальчику говорить о своих погибших родных, которых он обожал, об отце, память о котором была полностью уничтожена. И этот кошмар длился многие годы! Ничего удивительного, что он теряет рассудок, когда вспоминает об этом. Удивительно, как мистер Чанселлор может столь мягко говорить о герцогине: