Колдуй баба, колдуй дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти
Шрифт:
Домашние со смехом вспоминали, как увидев черную мамину грудь, я заплакала: «тити кака!» и больше уж к ней не притрагивалась. Но вот беда – у меня пропал аппетит.
А вот у мамы молоко не пропало. Она мучилась, не знала, куда его девать.
Пробовала сцеживать в бутылочку и давать отцу, но папа – человек, в общем-то, небрезгливый, не мог его пить, морщился и плевался, уверяя, что оно слишком сладкое.
Зато прабабка Матрена с удовольствием пила грудное молоко стаканами.
Любимым моим блюдом в детстве был хлеб
Чтобы накормить «заморыша», родители пускались на разные хитрости. Папа брал игрушки и из окна ванной комнаты показывал фокусы. Пока я, открыв рот, наблюдала за происходящим, мама пичкала меня манной кашей. Уговаривала съесть ложечку за маму, за папу, за бабушку и дедушку и так далее, благо родственников у нас хватало.
Я бунтовала. Сидела за столом по два часа, размазывая кашу по тарелке.
На меня все жаловались. Воспитатели в садике и учителя в школе в один голос твердили, что я плохо ем. Взрослые усматривали в этом какую-то патологию и настаивали на том, чтобы участковый врач отправила меня в санаторий – «подлечить».
Кормили в санатории аж шесть раз в день, строго по расписанию. Ужин был в пять вечера, но почему-то именно после него у нас разыгрывался волчий аппетит. Мы всей палатой сушили сухари под матрасом и хрумкали их по ночам. Ржаные сухарики с солью – как же вкусно! А свечи, которые прописывал мне врач для аппетита, я спускала в унитаз.
Дунька-перепеч
Фирменное блюдо моего папы называлось дунька-перепеч.
Папа включал плитку, брал сырую картошку, нарезал кружочками и выкладывал на раскаленную конфорку. Сырая картошка шкворчала и в мгновение ока обугливалась.
Чад на кухне стоял – не продохнуть. Обжигаясь, папа смахивал готовых дунек в тарелку, густо посыпал солью и забрасывал на плитку очередную порцию.
Мы с Танькой могли съесть хоть тонну горелой картошки!
Но самым любимым блюдом в семье считались пельмени собственной лепки.
Кому пельмень с сюрпризом?
С утра пораньше родители шли на рынок выбирать мясо. Покупали свинину и говядину.
Папа вынимал из шкафа древнюю мясорубку, привинчивал к табуретке и крутил фарш. Красные и бело-розовые ломти с чавканьем исчезали в железной пасти. Аппетитно хрустела сырая луковица, за ней в мясорубку летели зачерствевшие куски ржаного хлеба.
Готовый фарш папа солил, перчил, перемешивал столовой ложкой, которую затем протягивал мне – облизать. Мм, вкус сырого фарша несравним ни с чем!
Мама запрещала мне есть сырое мясо, но для папы все запреты – тьфу! Подмигнет:
– Только маме не говори.
Ага, киваю. И со всех ног несусь к маме:
– Мамочка, а я не ела сырой фарш!
Глаза при этом честные-пречестные. И как она догадывалась, что я говорю неправду?
Пельмени лепим так: мама раскатывает на столе тонкое тесто, граненым стаканом штампует кружочки и складывает их стопочками. А мы втроем –
Самые аккуратные пельмешки выходят у папы – края ровненькие, начинка ниоткуда не торчит. У меня тоже вроде ничего, сносные. А у Таньки все пельмени с дырками, мокрые, неряшливые, вдобавок на пол шлепается ложка с фаршем.
– А ну марш отсюда! – сердится мама.
Танька только этого и ждет. Убежала смотреть мультики. Довольная!
На десятом противне мы с папой начинаем скучать, и чтобы как-то развлечься, решаем налепить пельменей с сюрпризом, в один кружок комочек теста закатаем, в другой – две копейки. Кому-то они попадутся на зуб? Обычно, все «сюрпризы» мне доставались.
Уже кипит кастрюля на плите, распространяя по дому запах лаврушки и душистого перца. Один за другим всплывают кверху брюхом пельмени. Толкаются, кувыркаются, бурлят.
Пока Танька в наказание моет грязную посуду, а мама на глазок разводит в блюдце уксус, папа вытаскивает последние противни на балкон – замораживаться.
Весь остаток дня нашими пельменями будут лакомиться синички. Выскочит папа утром за новой порцией, а половины уже и нет. Ну и ладно. Мы еще настряпаем.
Здесь был Петя
В детском саду воспитательница говорила нам:
– Ленинград – это город-герой, и люди, выжившие девятьсот дней без хлеба – герои. Вы им в подметки даже не годитесь. Маленькие свиньи! Особенно ты, Хабибуллина! Зачем ты опять молоко разлила? В Ленинграде бы тебя за это расстреляли!
И вот после такой пламенной речи я прихожу домой и слышу радостную новость от мамы: мы едем в Ленинград. Я прорыдала всю ночь. В шесть лет не больно-то охота погибнуть от рук героя с автоматом лишь за то, что ты терпеть не можешь молочные пенки.
В Ленинграде мы остановились у маминой двоюродной сестры тети Оли и ее мужа, бравого военного дяди Саши. Никто не мог понять, почему я отказываюсь завтракать, обедать и ужинать. На все просьбы «скушать хотя бы яблочко» я упрямо мотала головой и косилась на дядисашин пистолет, торчавший из кобуры.
Им ведь было невдомек, что я и вправду ем, как поросенок – весь стол в крошках.
К третьему дню вынужденной голодовки я уже едва держусь на ногах, и родственники силой тащат меня в столовую. Вхожу и мама дорогая, что я вижу!
Неужели это и есть те самые блокадники-ленинградцы? Повсюду валяются огрызки и объедки. Уборщицы тарелками вываливают остатки каши с курицей в мусорное ведро, а какие-то мальчишки пинают под столом булку. У меня гора падает с плеч – нормальные люди! И на радостях я наворчиваю две порции картофельного пюре с котлетой.
Что еще запомнилось в Ленинграде? Нева. Глядя в мутные бушующие волны, я гадала: если туда прыгнуть, сколько человек с набережной бросится меня спасать?
Словно прочитав мои мысли, мама покрепче взяла меня за руку.