Колхозное строительство 3

Шопперт Андрей Готлибович

Картошку всю выкопали и государству сдали, сколько положено. Морковку тоже. С зерном Пётр договорился. Простили колхозу. Зато теперь корма и для свиней и для коров хватит. Ещё ведь и с местным военкоматом договорился, не тронут узбекских сирот целый год, а потом посмотрят. И это всего стоило обещания, что весной и военкомат перекроют новым шифером. Коррупционер! В смысле — Пётр. Или тот, кто свои деньги государству отдаёт это не коррупционер? Роман был в девяностых — «Антикиллер». Вот, а он «Антивзяточник». Звучит гордо!

Попили. Председатели пошли хозяйство смотреть, а Пётр пополз в школу. В самом селе дороги не больно-то лучше. Если измерять в процентах,

то лучше на …2,3 %. Только вдоль заборов покосившихся можно протискиваться. Шёл и думал, ну ладно, с колхозной деятельностью у местных не заладилось, но у себя-то дома, кто мешает забор починить, да хоть палкой подпереть, чтобы не рухнул окончательно? Кто мешает перед забором лопухи скосить? Уроды! Свиньи!

В школу пришёл весь в навозе и репьях. Ну, ничего, дорогие подшефные жители, ждите ответку. Придётся опять Петра-танкиста сюда посылать с милицейской дубинкой. Не можешь — научим, не хочешь — заставим. Не понимаешь по-русски — объясним на языке жестов. Есть, наверное, дома, где они старики живут, а то и просто одна старушка. Почему-то кажется, что Пётр объяснит парочке соседей, что бабушкам нужно помогать. Ещё Тимур учил. (Не хромой. Хотя на востоке всегда старость уважали. Может, потому и Тимур?) Двоим ведь — троим нужно объяснить и через день вся «селушка» в тимуровцы запишется. А если вдруг, кто с первого раза не поймёт, то показать тёмному дорогу к стоматологу. Вернётся и всех старушек облагодетельствует.

С такими антипартийными мыслями и пришёл в храм просвещения. Печать. На всём селе печать бедности, но здесь особенно. Стены и полы некрашеные, двери в классы тоже. Пегие, от отшелушившейся верхней краски. Прошлись с директором по коридорам и классам. Попили чайку травяного. Бабушка божий одуванчик. Каждый раз морщилась, когда Пётр свои уральские «чё» вставлял. Ленинградка. Блокадница. Прижилась вот. Кукует одна двадцать пять лет. Муж пропал без вести. Дети погибли в Блокаду. Попали под бомбу. Стоп. Дети? Сколько же ей лет? Пятьдесят шесть?!!! Убить, что ли пойти Зарипова. И Хрущёва ссуку заодно. Татьяне Ивановне меньше семидесяти пяти не дашь.

— Завхоз в школе есть? — Полез в карман за кошельком.

— Бирюкова Елена Валерьевна. Позвать?

— Пойдёмте, дойдём до неё сами, — дошли. Почти копия директора. Чуть повыше ростом и очки с меньшими диоптрами.

— Елена Валерьевна, я вам сейчас денег на ремонт школы дам и Закира пришлю. Знаете его?

— Сашеньку-то знаем, конечно. Чудесный мальчик. Рукастый, не пьющий. Вежливый.

— Дадите ему денег, пусть краску купит. Лучше не вонючую. Кисточек. Устройте субботник. Все узбеки вам помогут. Покрасьте полы, стены. Проконопатьте окна. Вот вам десять тысяч рублей. Если не хватит, то пусть Марсель Тимурович со мной свяжется. Ещё пришлю.

Вернулся к председателю Пётр в отвратительном настроении, и не заборы тому виной, и не бедность в школе. Понимание, что вся страна такая. Вся Родина это огромная селушка «Захарьинские Дворики».

Ещё раз попили слабенький на вторяках заваренный чай. Не улучшило это настроения. А потом опять битва в грязи. Еле живые и перепачканные с головы до ног добрались до машины. Сбросили сапоги в багажник. Надели ботинки. Людьми при этом себя чувствовать не стали, да и не превратились в них. Так големами и остались.

Тяпнули по рюмочке коньячку для сугрева. И по две, тоже для сугрева.

— Рассказывай, Константин Николаевич, можно эту грязевую лужу превратить в нормальное хозяйство.

— Легко. За один год.

— Не ври мне, товарищ Герой, министру врёшь, — ещё по пятьдесят.

— Более

удачного местоположение, чем у этих «Двориков» просто придумать невозможно. Москва в пяти километрах. Предлагаю построить несколько десятков больших теплиц. Хороших, не времянок. С двойным остеклением и печками, с трубами под землёй. И выращивать весной и осенью зелень на продажу. А летом в этих же теплицах помидоры и огурцы. Редиску. Всё это фасовать по килограмму в пакеты полиэтиленовые и на рынке колхозном с машины можно продавать. Кроме того всю зиму можно торговать мытой картошкой, также расфасованной по пакетам. Только по два кило. И точно так же вымытой морковью. С молоком связываться не стоит. Нужно всё его переводить в творог и так же в пакетах по килограмму продавать. Свинину, тоже фасованную по два кило. Естественно по цене чуть дороже остальных. Продукт будет резко отличаться от всего, что есть в магазинах и на рынках. Не надо взвешивать. Цену надо круглую выбирать, чтобы с копейками не связываться, пересчитывая их.

Кроме того предложить на этих же машинах довозить и жителей села на этот базар, пусть со своего двора чем торгуют. Люди начнут птицу, свиней заводить, ягоды сажать. Богатеть и строиться. Вот жизнь и наладится.

Словно не хроноабориген рядом с Петром сидел, а попаданец ещё один.

— Константин Николаевич, а где твоя мобила?

— Автомобиль? Так в Краснотурьинске.

Отпустило.

Интермеццо 13

Чукотскому шпиону Центр зашил в воротник пальто ампулу с цианистым калием. Вернулся живой.

— Доложите.

— Самое сложное было заставить врагов кусать пальто именно в этом месте.

Малое Политбюро вновь сидело в прокуренном помещении. Вроде бы и зал не маленький, а хоть топор вешай. И некому одёрнуть, все смолят. Перед каждым своя пепельница и она полностью заполнена окурками. Сидели давно. Вопрос всё тот же. Американцы. Компартия. Перед каждым тёмно-красная папочка, в ней пять страничек. Выжимка из протоколов допросов. Без воды и без выводов. Вопрос настолько непростой, что и вот сейчас сделают ли выводы. С одной стороны предательство. Удар в спину. С другой?

Надеялись, ведь, что наберут силу коммунисты в Америке. Разрушат изнутри этого кровожадного монстра. Подточат потихоньку. Тут забастовку организуют на военном заводе, там, в небольшом городке, победят на выборах в местную администрацию. По шажочку. В профсоюзах наладят борьбу.

Приезжали и братья Чайлз и другие, получали деньги и рассказывали об успехах. Пусть небольших. Надеялись. Все здесь сидящие. И что? Гадали давно уже, как попала в США речь Хрущёва. Оказалось они. Одним из первых действительно ценных результатов работы Чайлдсов становится копия речи Хрущёва «О культе личности и его последствиях», произнесённая на XX съезде КПСС в конце февраля 1956-го. Много ещё чего по мелочи.

И деньги. Ведь не лишку их у страны. Нет, собирали по центу, помочь надо. А эти евреи все несли в ФБР. Усиливали противника, сами деньгами снабжали.

Брежнев закрыл папку, отодвинул от себя, но передумал и снова подвинул, открыл. Сразу бросились в глаза подчёркнутые строчки:

«Настоящее имя Морриса Чайлдса — Мойше Шиловский. Он родился в 1902 году в местечке неподалёку от Киева и оказался в Америке в возрасте девяти лет. Семья осела в Чикаго, где отец-сапожник преуспел в изготовлении дорогой модной обуви». Мойша, как в анекдоте. «Вы слышали, Мойша вчера открыл на Дерибасовской ювелирный магазин!