Колькин ключ
Шрифт:
— А зачем думать? Ты же сама объяснила: строить город Новотайгинск.
— Конечна — ответила она. — Не на печи же лежать!
Сейчас обидится, почувствовал Коля. Обижать ее не хотелось, и он спросил, придав голосу заинтересованность и даже как бы досаду:
— Да что у тебя там было-то? Скажи толком!
Она посмотрела на него нерешительно и промолчала.
— Ну? — подтолкнул он.
Раиса сказала:
— Только учти — здесь никто ничего не знает.
— Будь спокойна, — заверил Коля.
Ему было все равно: станет она рассказывать или нет. Тайной больше, тайной меньше —
То ли располагала его усмешливая благожелательность, то ли успокаивало положение прохожего человека — услышит на одном ночлеге, а если и разболтает, то уже на другом, но бабы часто донимали его своей многословной откровенностью. Истории повторялись и в общем-то сводились к двум-трем популярным анекдотам о супружеских изменах и так и не понятой душе. Постепенно Коля приловчился поддакивать не слушая и автоматически вклинивался в паузы с годными в любой ситуации «Ты смотри!», «Надо же!» или «Мда…». Но он знал, что внимание, даже поверхностное, успокаивает чужую боль, и теперь готов был помочь Раисе, как она помогла ему.
— Твоей сейчас сколько? — спросила она. — Ну дочке?
— Девятнадцать будет.
— А мне тогда шестнадцать только исполнилось.
— Тоже возраст не детский, — возразил Коля сурово, тем самым показав, что слушает и очень даже внимательно.
— Меня мать строго держала, — объяснила Раиса, словно оправдываясь. — Характерец — по мне можешь судить. До пятнадцати лет стегала, у нас даже специальная веревка висела за шкафом. Чтобы на улицу после девяти — что ты! Ну а потом нашла коса на камень. Она слово — я три. Она за веревку, а я отняла и в окно. В общем, стала жить своим умом.
— И много его было? — вставил Коля. Он и впрямь слушал внимательно: Лариске, когда расстались, тоже было шестнадцать.
— Ума-то? Да, может, и прожила бы, — подумав, ответила Раиса. — Но уж очень хотелось матери наперекор. Она велит в девять, а я в два заявлюсь — ведь за свободу боролась, не как-нибудь… С ребятами познакомилась, пошли компании. А в компании шестнадцатилетнюю дуру за так держать не станут — давай все, что имеешь…
— А куда же девался твой характер? — укорил Коля.
Раиса вздохнула:
— Упрямства-то у меня хватало. Но подружка переубедила. Она, понимаешь, базу подвела: мол, во всем мире уже давно сексуальная революция и как бы нам с ней к этому делу не опоздать.
— Успели? — спросил Коля.
— Успели, — успокоила она.
— И как, интересно было?
Она сказала:
— Так интересно, что через полгода решила покончить с собой. Строптивость моя все-таки сказалась: вошла в конфликт с коллективом, ну и получила в этой компании коленом под зад. Выкинули! Представляешь, одна-одинешенька, вся морда в дерьме, и крыть мне нечем. Ну кто я тогда была? Ноль без палочки, хуже, чем ты сейчас.
— Спасибо, — сказал Коля.
Раиса в запале не поняла:
— Нет, правда, у тебя хоть прошлое какое-то есть, а у меня в тот момент одно светлое будущее… В общем, сперва думала убить одного малого, а потом решила, что капитальней будет сразу себя. И не по-тихому, а со звоном: выйду, думаю, в воскресенье на главную улицу — и под трамвай! Всему белому свету разом отомщу…
Она вновь легла
— В пятницу, значит, села писать записку. Бумагу приготовила хорошую, все как надо. А тут как раз мать. Ну я, чтобы никаких помех, — в библиотеку-читальню. А там спокойно, тихо, народу мало. Раз уж пришла, дай, думаю, напоследок свою любимую книжку почитаю, «Алые паруса». Начала — в десятый раз, наверное, и так обидно стало! Вот, думаю, умру — и никакого у меня дома не будет. А куда же, думаю, денется Александр Грин? Выходит, так и будет бездомным скитаться… Главное, знаю, что давно умер, а представляю, как будто живой…
Он перебил:
— Постой-ка! Вот все эти твои планы насчет Эдгара По — ты это чего, серьезно?
Раиса не то чтобы усмехнулась — так, дернула углом рта:
— Эдгар По — это детство, восьмой класс. Но дом-то все равно нужен. Пусть не гениям, просто людям. У тебя, что ли, так не было? Кажется, все, конец, кишки на асфальте. А спрятался, отлежался — глядишь, и опять человек.
— Мне бы твой дом и сейчас не повредил, — вздохнул он.
— То-то и оно, — сказала Раиса.
— Ну и как ты тогда? Сразу сюда уехала?
— Месяца через два. Сперва не собиралась, но уж очень много было позора. Может, не так обо мне и болтали — нужна я им! Но мне-то казалось, у соседей другой и темы нет.
— Так с тех пор дома и не была? — спросил Коля.
— Почему ж не была? Была. На третий год приехала в отпуск.
— Ну и как?
— А чего? Я тогда уже курсы кончила, меньше ста восьмидесяти не выходило. Цену себе поняла. Так что плевать я на них хотела.
— Компашку вашу встречала?
— А как же. Город-то не Москва.
— И ничего?
— Подумаешь!
— И парня того видела?
— А куда ж он денется? В одном дворе живем.
— И что?
— Да ну! Сопляк. — сказала Раиса..
Она так и лежала на спине, глаза в потолок. Лицо усталое и безразличное, как у человека, только что закончившего неприятную, но неизбежную работу.
Помолчали. Потом Коля спросил:
— Ну и чего?
Она не ответила, чуть скосила глаза и вновь уставила в потолок.
Он немного растерялся:
— Постой. Чего-то я не уловлю. Ты мне зачем это рассказала?
Раиса ответила, не повернув головы:
— Чтобы знал.
«Ну и что же теперь делать?» — автоматически подумал он, проснувшись на следующий день.
Вопрос был лишний, в ответе не нуждался и только бередил боль: Коля и так знал, что в теперешнем его положении самое лучшее и разумное не делать ничего и не думать ничего. Так что задача стояла другая: чем бы забить тоскливое пространство наступившего дня.
Парни попили чаю и ушли на работу. А Коля вгрызся в хозяйство.
Сперва подмел полы — на это ушло всего ничего, минут пятнадцать. Тогда решил их вымыть. Но и на этом занятии, более капитальном, он не выложился, а лишь разохотился и, понуждаемый инерцией, протер окно, вычистил кухонную раковину и довел до белого блеска прочие службы. После чего выстирал вещички, свои и Павликовы, прихватив заодно и Жоркину нейлоновую сорочку. Стирал он умело, быстро и с удовольствием: ему вообще нравились дела, результат которых виден сразу.