Коллекционер
Шрифт:
Это вы по-настоящему умная и способная. Ведь это вы получили повышенную стипендию.
– Я просто хороший рисовальщик, – говорит. – Я могла бы стать способным художником, но великий художник из меня
Кто может сказать наверняка?
– Я недостаточно эгоцентрична. Я – женщина, мне нужна опора.
Не знаю, с чего вдруг, резко изменила тему разговора. Спрашивает:
– Может, вы – гомик?
Конечно нет, говорю и, конечно, краснею.
– Ничего позорного в этом нет. Даже среди очень хороших людей есть гомосексуалисты. – Потом говорит: – Вы хотите, чтобы я была вам опорой. Я чувствую. Думаю, это связано с вашей матерью. Наверное, во мне вы ищете свою мать.
Не верю в эту чепуху, отвечаю.
– Мы не сможем быть вместе. Ничего не получится. Нам обоим нужна опора.
Вы могли бы опереться на меня… В смысле финансов.
– А вы на меня – во всем остальном? Не дай бог! – Потом: – Ну вот, – говорит и протягивает рисунок.
Здорово получилось, я здорово удивился, до того похоже. На портрете я выглядел вроде как-то достойнее,
Не сочли бы вы возможным продать это? – спрашиваю.
– Не думала, но, пожалуй, соглашусь. Двести гиней [49] .
Хорошо.
Опять быстро на меня взглянула.
– И вы бы заплатили за это двести гиней?
Да. Ведь это вы нарисовали.
– Отдайте.
Я отдал ей портрет и опомниться не успел, смотрю, она пытается его разорвать.
49
Двести гиней – в старой системе английского денежного исчисления 210 фунтов.
Пожалуйста, не надо, говорю.
Она остановилась, но портрет уже был надорван.
– Это же плохо, очень плохо, ужасно! – И вдруг бросила рисунок мне: – Держите! Положите в ящик, вместе с бабочками!
Когда я в следующий раз поехал в Луис, купил ей еще пластинок, все, что мог найти с музыкой Моцарта, вроде он ей очень нравился.
Конец ознакомительного фрагмента.