Шрифт:
Глава 1. Музыка за оградой кладбища
Джоя подменили в начале марта, когда только-только сошёл снег. Микаэля в тот день с утра не было дома, его отправили в кузницу за новой лопатой. Отец чинил крышу, мать ушла к роднику. Все знали, что не дело это – оставлять ребёнка одного, но ведь Джой не младенец, три года исполнилось, да и отец рядом.
Когда Микаэль вернулся, всегда шустрый и неугомонный Джой не побежал навстречу, даже не поднялся на ноги. Как сидел у порога на солнышке, так и остался сидеть. Трогал пальцем проклюнувшийся росток гусиного лука, смотрел на него,
– Чего куксишься? Описался что-ли?
Джой любил, когда его подбрасывают, а тут вдруг разревелся и укусил отца за палец. Сильно, до крови.
Потом было много шума и разговоров. Приходили соседи, выразительно качали головами. Шептали: «Подменыш, как есть подменыш». Джой вопил, не переставая. Его раздели и силой усадили на железную лопату. Он весь съёжился, кожа сморщилась и посерела. Мать зарыдала в голос, уткнувшись в ладони, чтобы не видеть треугольное остроносое личико, клочки бурых волос вместо рыжих кудряшек, полный рот мелких зубов.
Соседки крестились, стискивали в карманах кусочки железа.
– Джой-то красавчик был. Таких Добрые соседи и крадут, а взамен чурбан подкидывают или своих заморышей.
– Выпороть его надо! Огнём прижечь или к реке отнести.
– На кладбище-то оно вернее будет.
На Микаэля никто не обращал внимания. Он тихонько достал флейту, подаренную ему Хромым Олли, одиноким стариком, жившим на окраине деревни. Поговаривали, что он знается с Добрыми соседями. Хромого сторонились, и только Микаэль всю зиму бегал в его хижину на склоне холма, таскал украдкой хлеб и брикеты торфа, пока отец не поймал и не отлупил. До весны старик не дожил, а будь он жив, знал бы, что делать.
Микаэль сел возле воющего подменыша и заиграл колыбельную. Не-Джой замолчал, уставился на флейту. Глаза у него были, как летние орехи – уже не зелёные, ещё не коричневые. Он робко улыбнулся и потрогал Микаэля, как трогал росток.
– Отойди от него, Мик! – Отец набросил на подменыша мешок, грубо завернул. – Неси лопату. На кладбище пойдём.
– Но ведь он живой! – Микаэль ухватил отца за рукав. – Нельзя его хоронить!
– Никто его хоронить не собирается. Просто положим в открытую могилу. Небось, как повопит ночь, сразу за ним явятся. И вернут нашего Джоя обратно.
– Там же холодно!
– Нашёл, кого жалеть! Или ты не хочешь, чтобы брат вернулся?
Микаэль хотел. Но ведь подменыш – не кукла из деревяшки, а настоящий ребёнок, просто другой. Мик попытался объяснить, но на него посмотрели, как на чумного. И он замолчал.
Могилу вырыли за северной оградой кладбища, на не освящённой земле. Копать было тяжело, земля ещё толком не оттаяла. Подменыш скулил, пытался отползти от могилы, но слабые руки и ноги подламывались. Микаэль старался на него не смотреть. «Пожалуйста, заберите его! – молил он про себя Добрых соседей. – Заберите поскорей!»
Когда они уходили, подменыш закричал – хрипло и отчаянно. Мик дёрнулся вернуться, но отец ухватил его за шиворот.
– Не смей жалеть эту погань!
Ночью Микаэль хотел сбегать, укрыть подменыша одеялом, но отец не лёг спать. Поставил у двери табурет, сидел и курил,
В неглубокой могиле скорчился неживой подменыш. Должно быть, он долго плакал – впалые щеки покрывал тонкий слой льда. Отец закопал его, как щенка, даже мешком не прикрыл. И они пошли домой. Мать торопилась, почти бежала, и всё повторяла, что Джой, должно быть, ждёт их. Проголодался, должно быть.
Джоя дома не оказалось. Он не вернулся – ни в этот день, ни потом…
***
– Истинная правда! Так оно всё и бывает, – матушка Грюла смахивает слезу уголком фартука. – Я-то по молодости тоже хотела с людьми породниться. Прослышала, что они детей своих грамоте учат, наукам всяческим, и захотела, чтоб мои оболтусы премудрости набрались. Взяла младшенького, отнесла на ближайший хутор и подменила на их детёныша. Вот уж я с ним намучилась! С рук не спускала, чтобы не замёрз, козьим молоком отпаивала. А люди мою кровиночку голодом морили, из дома выбросили на кучу навозную, да ещё ореховым прутом отстегали. Я как услыхала его рёв, мигом примчалась. «Вот вам, – говорю, – забирайте ваше отродье. Уж я с ним получше обращалась, чем вы с моим!» А люди на том хуторе зиму не пережили. Вот так-то.
Она ухмыляется, показывая крепкие тролльичьи зубы, и гладит меня по голове. Я вежливо мурлычу.
Нет, Грюла мне не хозяйка. Плюньте в глаза тому сплетнику, который вам такое скажет! Это собакам непременно требуется хозяин, а я Йольский Кот и гуляю сам по себе. Просто приятно знать, что есть дом, куда ты можешь прийти зимней ночью, когда ветер выдувает из шкуры, погреться у очага, получить миску мясной похлебки. Матушка Грюла отменно готовит. Вот и сейчас от котелка над очагом такой аромат расплывается, что в животе урчит. Разливать густое варево по мискам Грюла не спешит, ждёт, пока вернутся с охоты её тринадцать отпрысков. Посматривает на меня с хитрым прищуром.
– А дальше-то что было? Я ведь тебя знаю, ты короткие былички не рассказываешь. Небось, непростое там кладбище оказалось?
– Кладбище как кладбище, – я перелистываю когтем исписанную страницу тетради в коленкоровом переплёте, – но обитал там чёрный пёс-баргест. Из тех, кто обязан за порядком следить: людей с нечистой совестью преследовать, воздавать по справедливости. Не знаю, что он в Ирландии делал, вдалеке от родного Йоркшира. Должно быть, от работы отлынивал. Или прятался…
***
Самая лучшая лёжка – в кустах крапивы. А самая лучшая крапива – за оградой кладбища, где люди хоронят ведьм и некрещёных младенцев. Никто сюда не ходит, можно не скрываться.
Лохматый пёс-баргест потянулся, разминая лапы. Вечереет, скоро мальчишка с флейтой явится. Этот не в счёт, пусть приходит. Музыка у него душевная, слушал бы и слушал. Жаль, что не каждый вечер играет. Тот малец, что в могиле, уже извёлся весь, хнычет, не переставая.
Пёс насторожил уши. Ага, явился!
– Прости, что не приходил, – Микаэль опустился на колени перед едва заметным холмиком с камнем вместо креста. – Сенокос, работали дотемна. Но теперь полегче будет. Завтра Лугнасад, праздник урожая.