Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы
Шрифт:
— Кофе со льдом, — попросила она официанта и принялась рассматривать присутствующих. Оказалось, что за соседним столиком сидит жена бодисатвы Маньчжушри. Гита скучающе перебирала струны лиры. Анфиса подошла к ней; на ее столике лежала маленькая книжечка Псапфы.
— Нравится? — спросила Гита Анфису.
— Да, ее слова такие же нежные, как лепестки хризантемы. Помнишь?
Я не знаю, как быть:
У меня два решения.
— Помнишь, — улыбнулась Гита и прочитала:
Лира, Лира священная!
Ты подай мне свой Голос!
При слове «голос» на Анфису как будто
— Расскажи, как вы живете. Или не живете… Просто не знаю, как это назвать, — замялась Анфиса. — Да и на свой счет уже давно непонятно: то ли живу, то ли умираю.
— Ты существуешь, — серьезно сказала Гита, пристально глядя в глаза Анфисе. — Решай сама, как быть тебе дальше. А мы… — она обвела рукой зал, полный божеств в экзотических костюмах, что напоминало выставку одежды земного шара, — мы тоже сами. Ты туда не лезь. Давай кофе пить.
— Давай, — согласилась Анфиса. Ей понравилась Гита — может, именно тем, что у нее была лира, или тем, что она могла наизусть прочитать что-нибудь из Псапфы, кто знает. — А как там Эвтерпа поживает?
— Да сочиняет все, мечтательница, — вздохнула Гита. — Диск выпустила, сейчас вот хочет с Терпсихорой клип снять, а Мельпомена говорит, что это трагедия — клип. Что раньше без клипов обходились.
— Теперь интеграция, — сказала Анфиса, поправляя чепец. — Послушай, все-таки у меня ощущение, будто я сплю. Ну не может, чтобы это все на самом деле… — Анфиса посмотрела вокруг.
— Не бери в голову, — сказала Гита. — И рот на всякий случай тоже не разевай, а то Аполлон на подхвате, а неизвестно, здоров он или болен.
— А что, у вас тоже болеют? — поинтересовалась Анфиса.
— Где это «у вас»? — возмутилась Гита. — А ты, по-твоему, где сейчас?
— В полной жопе я сейчас, — выдавила Анфиса.
— Нет, ты сейчас в Москве, в дорогущем ресторане «Прага», ты молода и небезынтересна, — сосредоточила ее Гита. — Поэтому с Аполлоном никакого орального, поняла?
Анфиса передернула плечами:
— Да я не то, что с Аполлоном, я вообще не хочу…
— И правильно. А вот когда твой нищий принц тебя поцелует и ото сна летаргически-затянувшегося избавит, тогда — пожалуйста.
— А он обязательно будет нищим? — обреченно вздохнула Анфиса.
— Все принцы — нищие на самом деле, — успокоила ее Гита и добавила приглушенно: — Зато как поцелует…
Анфиса от этих слов зажмурилась и даже представила, как и кто ее поцелует, но это «как» и «кто» никак не вязалось с образом прекрасного нищего принца, готового пожертвовать «честью мундира» ради ее, Анфисы Прекрасной, спасения, и она заказала штоф по случаю.
— Никогда не пила эту вашу водку, — поморщилась Гита. — Ну ладно, наливай уж, раз такое дело — принца все-таки обмываем. А ты почаще думай о мечте, как о реальности. Тогда все само собой и случится, — выдохнула Гита и залпом опрокинула стопку.
— Ну как?
— Как-как. Как будто в трехмерность возвращаешься, вот как, — засмеялась Гита и пошла искать мужа.
…Анфиса осталась вдвоем со штофом и обвела глазами
Ореолы голубого цвета были мудры и не напрягали подобно тому, как не напрягает бирюзовая чаша, отгороженная в музее — ниткой — от посетителей. У ореолов голубого цвета не было ни центра, ни границ.
Белый ореол мудрости казался Зеркалом: именно с таким ореолом бежала когда-то мимо Анфисы Белка.
Желтый ореол Равенства был подобен золотой музейной чаше, а красный, сияющий из сердца Амитабы, — коралловой музейной чаше, тоже опрокинутой.
У каждого ореола имелись собственные спутники предельно простого типа «Луна-Земля», но не имелось ни конца, ни начала: Анфисе даже стало казаться, что сами стены «Праги», расширились до неузнаваемости, никогда не имели ни конца, ни начала, а родились сразу где-то в конфуцианской середине, которую Анфиса с некоторых пор (одной ей известно, за что) недолюбливала.
Вдруг внутренний голос оборвал мысли Анфисы, и она поняла, что все эти сорок два божества, засветившиеся в «Тибетской книге мертвых» — порождение чьего-то, а не ее собственного, ума! И как только она это поняла, все божества переместились назад на свои страницы, как когда-то — персонажи «Королевского крокета», отправившиеся на историческую родину, в колоду карт.
Анфиса снова вспомнила о все порождающих мыслях и, прогнав видения, расстроилась немного от той чертовщины, которую вызывала собственной головой лет двадцать.
«Принца пора материализовывать, — гордо, печально, одиноко и медленно соображала Анфиса. — Или нищего. Разницы нет, главное, чтоб разбудил, собака. Поцелуй не обязателен, но запланирован. Фрейд и тут успел…»
Анфиса хотела потрогать себя за рукав, но наткнулась на голое тело: чудесный финикийский костюм пурпурного цвета исчез, оставив вместо себя инкубаторский узкий сарафан, в котором ходило пол-Москвы.
Анфиса вышла из «Праги» и пошла прямо по Калининскому, морщась от грохота и выхлопных газов. Ей показалось, что те образуют не столь отдаленное подобие замкнутого круга, оказавшегося мандалой: Анфиса присвистнула. В центре мандалы сидел лотосоподобный Бог танца с кривым ножом и черепом, наполненным кровью. Анфиса вспомнила, что череп с кровью означает отречение от жизни — уход от Сансары, и стала ждать, кого увидит дальше.
В восточной части круга появился Хранитель Земного Знания, в южной — тот, кто продолжает или укорачивает жизнь, в западной — Хранитель Великого Символа с «Практическим курсом йоги» в руках, в северной — Хранитель Чего-то Особого, очень сложного, и для Анфисы засемьюпечатного.
Все эти хранители находились в обществе дакинь, похожих на древних манекенщиц, если те существовали, а на самом деле — фей, увлекающихся по молодости тантрической эротикой.
Вслед за хранителями шли, из смога материализовавшиеся, герои и героини небесного труда с бубнами, барабанами и флейтами, поэтому на Калининском стало еще более шумно, чем обычно.