Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е
Шрифт:
В штанах царило безумие. Петухов последним усилием воли сдержал крик. Голова втянулась в неудержимый хаос.
— Не ммогуу!
Петухов бросился на первого встречного. Это был мальчик лет шестнадцати, идущий по Литейному со счастливым лицом, с тихим блаженным шепотом: «Уже не мальчик!»
Похоть поглотила разум. Целиком, до последней сдерживающей капли. Теперь стало все равно: кого, куда и как.
Втащив мальчика в подъезд, Петухов рывком повалил его на пол. Задрожав частой, жадной дрожью, сорвал с него штаны. Расстегнуть свои было
…И в тишину утреннего подъезда врезалось сладострастное повизгиванье сотрудника газеты «Совесть» Петухова…
С поличным
— Хых!.. хх-ххыхх!.. хх… ххха!
Конец… Петухов почувствовал щемящий, томительный страх. Безумие кончилось. Мальчик тихо всхлипывал и держался за штаны: ему было больно.
«Пропал! Изнасилование! Десять лет!» — застучало в висках журналиста Петухова.
Конец, конец всему: поездкам в Коктебель, командировкам, гонорарам, отпускным, редакционным летучкам, очеркам на моральные темы, рецензиям на премьеры, борьбе с чуждой идеологией из-за рубежа… Теперь уже не сотрудник «Совести». Теперь — преступник. Насильник. Извращенец. Пе-де-раст!
Дверь подъезда шумно распахнулась. Грубый женский голос крикнул:
— Вот он!
Несмотря на лето, дворничиха была в теплом ватнике и в платке.
— Вот он, товарищ майор! Сюда затащил!
Позади дворничихи (Тульской, как показал последующий протокол) стоял майор Наганов. За его спиной виднелось плотное плечо со старшинским погоном: это был старшина Узелков.
— Пойдемте! — властно сказал майор.
И чтобы задержанный уяснил, добавил:
— Пройдемте, гражданин!
На лице Наганова было тщательно выписано брезгливое презрение.
Майору часто приходилось иметь дело с половыми извращениями: майор их сурово и умело пресекал. Педерасты и лесбиянки, скотоложные дамы, сожительствовавшие с собаками, плешивые растлители девочек, отставные полковники, школьные учителя, злобные садисты и кроткие гомосексуалисты, мазохисты-самопожертвователи. Всех не перечесть!
Но они таились. В первый раз за свою богатую практику майор имел дело с журналистом — и к тому же половым субъектом, действовавшим не стесняясь, в открытую.
На первом допросе Петухов был растерян, смущен и желт. Наганов строго посмотрел ему в глаза, потом спросил негромко:
— Так значит… педераст?
Петухов понурил голову.
— Что побудило вас насильничать?
Петухов молчал.
— Вы не женаты?
— Женат, — ответил Петухов. Оправдания не было…
— Жена дома?
— Дома.
— Так в чем же дело? И почему — мальчик? Маскируетесь?
— Я и сам не знаю, товарищ майор… Вы поймите… Шел из гостей — и вдруг… Не мог совладать с собой. Никогда так не было… Такое чувство… Ну, это, половое…
— Обуяла похоть? — усмехнулся проницательный майор.
Петухов покраснел и еще ниже опустил голову.
— Обуяла.
Он был готов провалиться
— Рассказывайте все, — сказал майор, умело подчеркнув голосом слово «все». — Все о своей личной жизни, о наклонностях… Быть может, это и смягчит вашу вину. Мы должны во всем разобраться — и наказать… Примерно наказать!
— Быть может, наваждение? Или провокация? — Петухов с надеждой посмотрел на майора.
— Возможно, возможно, — утешил майор.
И тогда Петухов принялся рассказывать: не хуже, чем Толстой, чем Руссо, он исповедовался Наганову.
Майор слушал долго и внимательно. Расспрашивал подробности интимной жизни, вникал в тонкости, переспрашивал, хмыкал, уточнял, ставил точки над «и».
Петухов махнул рукой на стыд и рассказывал без утайки: сколько раз в неделю, сколько раз случалось за ночь, в каких позициях и за сколько минут.
Наганов кивал, крутил головой, изредка выдавливал: «ну-ну», бросал: «ого!», кивал: «да-да», поощрительно чмокал, не забывая, однако, делать пометки в своем знаменитом блокноте.
Наконец исповедь Петухова была закончена. Майор сказал:
— Я зафиксировал данные. Следствие добьется истины.
И тут же вызвал старшину:
— Узелков! В третью камеру. К Титову.
Е-го-ров?
— Е-го-ров? Лей-те-нант?
Это было слишком невероятно. Это было сверх всяких сил. Это было сверхъестественно. Но майор не верил в Бога, был чужд мистике, тем более — граничащей с порнографией. А потому, осознав, что речь идет именно о лейтенанте Егорове, он резко выкрикнул в ответ:
— Не может быть!
Из Управления милиции сообщили, что полчаса назад, в 10.30, лейтенант милиции Егоров, сотрудник уголовного розыска и непосредственный подчиненный майора Наганова, совершил преступную попытку изнасилования. И — кого? Пенсионерки-девственницы Щукиной, бывшей работницы библиотеки, 65 лет.
Майор не верил. Нет, никак не мог поверить своим розовым, видавшим всякие виды ушам.
— Не верю! — кричал он в телефонную трубку. — Не верю! Может быть, этот Егоров — не наш Егоров? В седьмом отделении тоже есть Егоров и тоже лейтенант.
— Этот, этот! Ваш Егоров. Не отпирайтесь, — злорадно кричали Наганову в ответ. — Мы проверили. Ваш он! Ваш!
Среди бела дня, вернее, в половине одиннадцатого утра, лейтенант Егоров подошел к пенсионерке Щукиной, попросив ее на минуточку задержаться. А затем, отведя ее в скверик, предпринял попытку изнасиловать.
Старушка звала на помощь. Лейтенант был в форме, и на первых порах никто к ним не подошел: думали, задерживает преступника. Потом любопытствующие окружили лейтенанта и Щукину. И, наконец, нашелся сообразительный человек и позвонил в милицию. Лейтенант Егоров был взят с поличным и доставлен в Управление, на предмет выяснения всех обстоятельств. За этими обстоятельствами и звонили Наганову.