Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Шрифт:
— Каменоломня тупая, не знаю, как еще лучше, чудак, обозвать у тебя холостяцкую синюю, то бишь, одновременно зеленую лысину перхоти…
— Мой послеполуденный сон актриса переманила себе…
— Переманила, мне своего недостаточно, да, — вздыхает актрисина голова. — Мне подавай, что чужое…
— По вашей захапистой милости, детка, хронически недосыпаю, хронически пялю глаза, бодрствую…
— Кому подавай что чужое?
— Мне, мне! — кричит остаток актрисы. — По моей милости.
— Девкина ты перепонка, — дразнится в адрес актрисы восьмой номер.
— Эй, Карл, объявите хамью замечание, пусть извиняется, пусть извиняется, —
— Что-о? — надуваются щеки восьмерки. — Что, колбасина стервячья?
— Ничего. — Голова Графаилла робеет. — Извинись. Я думаю, надо пойти на такое мероприятие. Сейчас извинишься ты, потом извинюсь я, потом оно так и начнется по кругу само. Хочешь?
— Асимметричный картофельный шар, я давай пожую для размеса харчок и направлю тебе в оба зрака.
— В оба — куда?
— Зрака! Так у тебя называю зрачки бесстыжие.
— Не хвастай, не справишься правильно харкнуть.
— Я-то не справлюсь? Я, было время, харчком оппоненту мозги вышибал, истощенец!..
— Игра в извинения? — встревает актриса. — Браво! Чудесно придумано! Могу первая попросить у вас извинения.
— Вы? — сомневается голова Графаилла.
— Да! Кто следующий в очередь?.. А мимика стен утомительна.
— Бросьте. Нельзя вам. Я без штанов, а вы дама. Неловко.
— То есть? У вас обнаружена грязная талия, папа, хотите сказать? Угадала? Почему же неловко?
— Грязная? Ладно. По мне, все равно, лишь бы что-то… Грязная талия… грязные голени… грязные фиги…
— Мул мысли, ты врешь! — опровергает охальник, ехидный восьмой номер и бывший блистательный физик. — Из-за тебя, негодяй свиноренко, разговор оборвался на полуслове.
— Какой? — встрепенулась актриса.
— Не помню. Память отсохла давеча.
— Вспомни.
— Что?
— Вспомни, какой разговор.
— Я вел его с этой, ну, как ее там?
— Актриса?
— Да, с этой мокрицей, которая вся косоротая. Тебя не касается.
— Не буду помехой, спою.
— Ба, вспомнил! Я, дорогая моя сикараха, когда-то носил обе талии вместе. Первая талия скользкая после свидания с дамами, как у змеи…
— Не мешаю, пою. Слышно? Слушайте.
— Песню про фиги, пошляк?
— Я не пошляк, я фигами смахивал слезы.
— Позвольте вас опозорю, восьмерка с актрисой.
— Кто вякает?
— Это хирург. Это с искрой собачьего нюха в остатке бывший великий хирург излагать изгаляется.
— Продолжай.
— Мы бесполые тихо.
— Зато не бездетные.
— Как академик и медик, я растолкую вам это несоответствие.
Карлик успел уклониться, не принял участия в их ассамблее, пошел обживать одноместный служебный солярий по левую руку. На пороге солярия подслеповато прищурился, зажег электричество люстры, чтобы не стукнуться лбом о средства пожаротушения по пути. Люстра, жар-птица прогорклого серо-вишневого света, не доставала худенькими лучами до всех уголков этой кельи, где сверху стекали по сводам отдельные темные пятна, скользящие, жирные, жидкие звезды. Теплолюбивому писарю было всегда хорошо в этой пещерке, всегда хорошо, как амбалу на пороге сауны после наружной морозной работы.
Карлик являлся вовнутрь этого влажного рая, садился на кресло за письменный стол и давал отдых ушам и рукам, и рукам особенно. Способные, полиспособные руки вели себя самостоятельно грозно вне башни. Руки вне башни меняли местами различные вещи, вещицы, вещички, чистили
Такими роскошными слугами не стыдно похвастаться перед оравой мыслителей, кто неотлучно за стенкой моргали глазами, работая лишь одной головой при нашесте.
Но хвастаться было бестактно.
Конторское кресло-качалка с амортизаторами Карлику не предусмотрено здешней хозчастью по смете, — впрочем, если бы часть эта предусмотрела даже такое сокровище, то все равно закупить его было бы негде. Старинная мебель, антиквариат и другие внесметные редкости, радости мира сего, попадаются только на мусорной свалке за городом, и только на свалке могут они сохраниться, покоясь утешно в отбросах и хламе старья до востребования. Всякая свалка характеризует определенную Лету. Наша махровая свалка, надо сказать, охватила своими размерами территорию больше самой территории нашего города. Вы спросите, где мы живем? А здесь и живем. Оплотный такой городишко близ архипелага помойки. Профессионалы поковыряться, порыться на ней допоздна катастрофически богатеют, и кладоискателю Карлику тоже порой выпадали на долю счастливые залежи. Фортуна сперва подкузьмила на свалке возок, оснащенный рессорами против измота дорогой при длительной качке по кочкам, — упругая сталь и тугая воловья, добротная кожа, соединенные вместе в одной задушевной затее безымянного мастера красоты. Когда созерцаешь эту находку, включаешься молниеносно в алхимию переживаний того баламута-каретника. Переживая победу, Карлик очистил изъяны поверхности ласково щеточкой, выскреб ил и песок из отверстий, снял язвы ржавчины, вымыл, обтер и переустроил удобства шедевра по-своему под индивидуальное кресло, которое напоминало большое гнездо на рессорах, — ерзай, дерзай.
Ранее голова номер восемь была на плечах. Она там уверенно билась лбом об стену. Вот и добилась — пробилась однажды насквозь.
Однажды башка поддержала по-рыцарски в пекле науки теорию калиброванного пространства как альтернативу теории бесконечности.
Нам объясняли на лекции грамотно, что значат обе теории в естествознании, чем отличаются между собой, но мы ничего второпях не запомнили, не записали, чтобы доходчиво пересказать эту жуть.
И за такие заслуги на юбилей головы номер восемь ей начеканили по достижении возраста в отрасли бляху — на этой медали на свой юбилей физик, чья голова, не побрезговал увековечить игрушкой родным и потомкам его выдающийся профиль, у коего с оригиналом уже ни малейшего сходства сегодня.
Детишки спросили когда-то папаню за трапезой:
— Хорошо ли быть, отче, физиком, или раджой много лучше?
Голова, жуя вегетарианскую кнелю, сказала тогда:
— Чады, мне, как известному физику, необходимы интеллект и талант, а раджи поклоняются мясу.
Дай теперь этому физику тело!..
Не всякое тело, не камень и не пластмассовый лед или плед, и не любую другую культуру материи, как интерьер или как атрибутику жизни, — возобнови суверенное прежнее тело всего мужика.